Век Наполеона

Он угодил буржуазии, экономическая поддержка которой была необходима для его власти, приговорив к депортации (17 ноября 1799 года) тридцать восемь человек, считавшихся опасными для общественного спокойствия; это была диктатура с местью, вызвавшая больше ропота, чем аплодисментов; вскоре он изменил указ на ссылку в провинциях.1 Он отменил конфискационный налог в размере от двадцати до тридцати процентов, который Директория взимала со всех доходов, превышающих умеренный уровень. Он отменил закон, по которому видные граждане находились под наблюдением в качестве заложников, чтобы быть оштрафованными или высланными за любые антиправительственные преступления, совершенные в их местности. Он умиротворил католиков Вандеи, пригласив их лидеров на конференцию, предложив им заверения в доброй воле и подписав с ними (24 декабря) перемирие, которое на некоторое время положило конец религиозным войнам. Он приказал вернуть все католические церкви, освященные до 1793 года, для католического богослужения во все дни, кроме декады.2 26 декабря или вскоре после этого он вызволил из ссылки жертв торжествующих революционных фракций: бывших либералов Национального собрания, включая Лафайета; обезвреженных членов Комитета общественной безопасности, таких как Барер; консерваторов, изгнанных в результате государственного переворота 18 Фруктидора, таких как Лазарь Карно, который вернулся к своей работе в военном министерстве. Бонапарт вернул гражданские права благовоспитанным дворянам и мирным родственникам эмигрантов. Он положил конец разжигающим ненависть празднествам, подобным тем, что отмечали казнь Людовика XVI, проскрипцию жирондистов и падение Робеспьера. Он объявил, что собирается править в интересах не какой-то одной части — якобинцев, буржуа или роялистов, — а как представитель всей нации. «Править в интересах партии, — заявил он, — значит рано или поздно попасть в зависимость от нее. Они никогда не заставят меня сделать это. Я национален».3

И так к нему относились все жители Франции — почти все, кроме ревнивых генералов и непоколебимых якобинцев. Уже 13 ноября общественное мнение решительно изменилось в его пользу. «Все предыдущие революции, — писал в тот день прусский посол своему правительству, — внушали недоверие и страх. Эта, напротив, как я сам могу засвидетельствовать, подняла дух каждого и пробудила самые живые надежды».4 17 ноября биржа упала до одиннадцати франков; 20-го она поднялась до четырнадцати; 21-го — до двадцати.5

Когда Сьес представил другим консулам свой план «Конституции VIII года» (1799), они вскоре убедились, что бывший повивальный батька Революции утратил в значительной степени то восхищение Третьим сословием, которое вдохновляло его вызывающий памфлет десятилетней давности. Теперь он был совершенно уверен, что никакая конституция не сможет долго поддерживать государство, если корни обеих конституций лежат в свободном волеизъявлении неосведомленной и эмоциональной толпы. В то время во Франции почти не было средних школ, а пресса была проводником страстной партийности, которая скорее деформировала, чем информировала общественное сознание. Его новая конституция была призвана защитить государство от народного невежества с одной стороны и деспотического правления с другой. Наполовину ему это удалось.

Наполеон пересмотрел предложения Сьеса, но принял большинство из них, поскольку тоже не был настроен на демократию. Он не скрывал своего мнения о том, что народ не приспособлен к принятию разумных решений относительно кандидатов или политики; он слишком поддается личному обаянию, декламационному красноречию, купленным периодическим изданиям или ориентированным на Рим священникам. Сам народ, думал он, признает свою непригодность к решению проблем управления; он будет удовлетворен, если новая конституция в целом будет представлена ему для принятия или отклонения на всеобщем референдуме. Теперь Сьез переформулировал свою политическую философию в основную максиму: «Доверие должно исходить снизу; власть должна исходить сверху».6

Он начал с краткого поклона демократии. Все французы в возрасте двадцати одного года и старше должны были голосовать за десятую часть своего числа, чтобы стать коммунальными нотаблями; те должны были голосовать за десятую часть своего числа, чтобы стать департаментскими нотаблями; те должны были голосовать за десятую часть своего числа, чтобы стать национальными нотаблями. На этом демократия заканчивалась: местные чиновники должны были назначаться, а не избираться общинными нотаблями; департаментские чиновники должны были назначаться департаментскими нотаблями; национальные чиновники — национальными нотаблями. Все назначения должны были производиться центральным правительством.