Век Наполеона

Моим согражданам Соединенных Штатов Америки: Я передаю под вашу защиту следующую работу. В нем содержатся мои взгляды на религию. Вы окажете мне честь, если вспомните, что я всегда горячо поддерживал право каждого человека на собственное мнение, каким бы отличным оно ни было от моего. Тот, кто отказывает другому в этом праве, делает себя рабом своего нынешнего мнения, поскольку лишает себя права изменить его.

Самое грозное оружие против ошибок любого рода — это Разум, и я никогда не использовал никакого другого и, надеюсь, никогда не буду использовать.

Ваш близкий друг и согражданин.

ТОС. ПАЙН

Париж, 27 января 1794 года

В самом начале Пейн назвал неожиданную причину, по которой он написал эту книгу: не уничтожить религию, а предотвратить разложение ее иррациональных форм, чтобы не подорвать общественный порядок, «чтобы в общем крушении суеверий, ложных систем правления и ложной теологии мы не потеряли из виду мораль, человечность и истинную теологию». И он добавил, обнадеживая: «Я верю в одного Бога, и больше ни в кого; и я надеюсь на счастье за пределами этой жизни».3

Затем он достал бритву Оккама:

Я не верю в вероучение, исповедуемое ни еврейской, ни римской, ни греческой, ни турецкой, ни протестантской, ни какой-либо другой известной мне церковью. Мой собственный разум — это моя собственная церковь. Все национальные институты церквей… кажутся мне не более чем человеческими изобретениями, созданными для устрашения и порабощения человечества, а также для монополизации власти и прибыли».4

Он восхищался Христом как «добродетельным и приятным человеком», а «мораль, которую он проповедовал и практиковал, была самой благожелательной»; история же о том, что его отцом был бог, была лишь вариацией мифа, распространенного среди язычников.

Почти все необычные люди, жившие в языческой мифологии, считались сыновьями… богов… Общение богов с женщинами было в те времена делом привычным. Их Юпитер, по их рассказам, сожительствовал с сотнями. Поэтому в этой истории не было ничего нового, удивительного или непристойного; она соответствовала мнениям, которые в то время преобладали среди людей, называемых язычниками… и только эти люди поверили ей. Иудеи, строго придерживавшиеся веры в единого Бога и не более, и всегда отвергавшие языческую мифологию, никогда не верили этой истории.5

Таким образом, христианская мифология была всего лишь языческой мифологией в новой форме.

Последовавшая затем троица богов была не чем иным, как сокращением прежней множественности, насчитывавшей около двадцати или тридцати тысяч; статуя Марии сменилась статуей Дианы Эфесской; обожествление героев сменилось канонизацией святых. У мифологов были боги для всего, у христианских мифологов — святые для всего; церковь стала столь же переполнена одними, как пантеон — другими… Христианская теория — не что иное, как идолопоклонство древних мифологов, приспособленное к целям власти и доходов; и разуму и философии остается упразднить этот земноводный обман».6

Затем Пейн направил свой прожектор разума на Книгу Бытия и, не выдержав притч, обрушился на Еву и яблоко. Как и Мильтон, он был очарован Сатаной, первым из всех бунтарей. Это был ангел, который за попытку свергнуть монарха был низвергнут в ад, где должен был страдать без конца. Тем не менее он должен был время от времени спасаться от этого неугасимого огня, ведь он нашел дорогу в Эдемский сад и мог искушать самым греховным образом; он мог обещать Еве знание, а Христу — полмира. Христианская мифология, удивлялся Пейн, оказывает Сатане удивительную честь; она предполагает, что он мог заставить Всевышнего послать своего сына в Иудею и распять, чтобы вернуть ему хотя бы часть планеты, явно влюбленной в Сатану; и несмотря на это распятие, Дьявол все еще сохранял все нехристианские царства и имел миллионы слуг в самом христианстве.