Век Наполеона

Наше рождение — лишь сон и забвение;
Душа, которая восходит вместе с нами, звезда нашей жизни,
В другом месте он был настроен по-другому,
И приходит издалека;
Не в полном забвении,
И не в полной наготе,
Но мы идем за облаками славы.
От Бога, который является нашим домом;
Небеса лежат вокруг нас в младенчестве!
Тени тюремной камеры начинают смыкаться.
На растущего мальчика,
Но он видит свет и то, откуда он исходит,
Он видит это в своей радости;…
В конце концов человек замечает, что она исчезает,
И исчезают в свете обычного дня.
Поэтому поэт приветствует ребенка как
Ты лучший философ, который все еще хранит
Наследие твое….
Ты, над кем бессмертие твое
Отродья, подобные Дню…
Но даже у нас, взрослых, есть смутное осознание того, что горизонт потерян.
Пустые опасения существа
Перемещение в неосознанных мирах…
Наши души видят это бессмертное море.
Что привело нас сюда,
Могут в одно мгновение отправиться туда,
Посмотрите, как дети играют на берегу,
И слышите, как могучие воды катятся все дальше и дальше.

Это теология антропологии: ребенок, все еще животное, радуется своим животным движениям, конечностям и свободе; возмущается любым одеянием, запретом и ограничением; внутренне тоскует по свободе животной жизни и движения в поле или лесу, в море или воздухе, и медленно, с негодованием теряет эти свободы по мере того, как ребенок становится взрослым, а молодежь подчиняется цивилизации. Но Вордсворт не желал ничего подобного; он вспоминал Пифагора и надеялся найти в нем некий мост к своему детскому кредо. Стареющий человек ищет лоно своих чувств, как и своей жизни.

X. ЛЮБОВЬ, ТРУД И ОПИУМ: 1800–10 ГГ

В апреле 1800 года, завершив работу в «Морнинг Пост», Кольридж приехал в Грасмир, чтобы провести три недели в гостях у Вордсвортов. Дороти сказала ему, что нашла для него и его семьи приятное пристанище в большом доме под названием Грета-Холл, расположенном в трех милях от Кесвика. Кольридж отправился туда, увидел дом в летнем великолепии, обнаружил в одной из комнат библиотеку из пятисот томов, многие из которых служили для его мельницы, и с энтузиазмом подписал договор об аренде. В августе 1800 года он перевез свою жену Сару и сына Хартли из Незер-Стоуи в новый дом. Там 14 сентября Сара родила еще одного мальчика, которого они назвали Дервент в честь близлежащего озера и ручья. Вскоре зима показала им их ошибку: холод и дожди усугубили склонность Кольриджа к астме и ревматической лихорадке, а географическая разлука с родными усилила меланхолию его жены, так часто остававшейся в одиночестве из-за душевных и физических скитаний мужа.

Часто он оставлял ее, чтобы пройти три плюс тринадцать миль до Кесвика и Грасмира, чтобы насладиться беседой Вордсворта и ласковым вниманием Дороти; и лишь реже Вордсворт и Дороти шли на север, чтобы скрасить день Кольриджа. В ноябре 1800 года Сара Хатчинсон спустилась с Гэллоу Хилл и провела несколько месяцев с Мэри, Уильямом и Дороти в коттедже Дав; там Кольридж возобновил свои поиски. С непреднамеренной жестокой простотой он признался жене в любви ко второй Саре и попросил разрешения любить их обеих. День за днем она уходила от него в материнские заботы, а он — в задумчивость и книги.

Он попытался завершить балладу «Кристабель», начатую им в 1797 году; но не нашел в себе «прекрасного неистовства» и оставил повесть незаконченной. Скотт и Байрон хвалили ее в рукописном виде и, возможно, взяли из нее некоторые намеки на тему, метр и настроение; наконец (1816), по настоянию Байрона, Мюррей напечатал ее. Это призрачный реликт исчезнувшего очарования.