Век Наполеона

Историк обнаруживает, что великие события, даже самые важные изменения в торговых отношениях мира…. имели свое начало не в комбинациях государственных деятелей, не в практической проницательности деловых людей, а в закромах незаинтересованных теоретиков, в видениях гениев-затворников….. Все эпохальные революции христианского мира, революции религии, а вместе с ними и гражданских, социальных и бытовых обычаев соответствующих народов, совпадали с подъемом и падением метафизических систем.72

(Возможно, он думал о результатах размышлений Христа, Коперника, Гутенберга, Ньютона, Вольтера, Руссо). После честного изложения факторов, приведших к Французской революции, Кольридж пришел к выводу, что голос народа — это не голос Бога; что народ мыслит страстными абсолютами, и ему нельзя доверять власть;73 и что лучший путь к реформам лежит через совесть и действия образованного и собственнического меньшинства.74 Как правило, лучшим руководством к правильным действиям, как в политике, так и в других сферах, является Библия, поскольку в ней содержатся все важные истины истории и философии. «От трудящихся классов не требуется большего, чем это», и «возможно, в целом нежелательно….. Но вы…. как люди, принадлежащие к высшим слоям общества», должны также знать историю, философию и теологию. Противоядием от ложной государственности является история, как «сопоставление настоящего с прошлым и привычка вдумчиво сопоставлять события нашего века с событиями прошлого».75

В «Светской проповеди» (1817) продолжено обращение к «высшему и среднему классу» как лучшим проводникам разумных реформ и защитникам от «софистов и поджигателей революционной школы».76 Но в книге признавались и некоторые современные беды: безрассудное раздувание национального долга, крестьянство, погружающееся в нищету, труд детей на фабриках. Кольридж отмечал «глупость, самонадеянность и экстравагантность, которые последовали за нашим недавним беспрецедентным процветанием; слепые практики и ослепляющие страсти спекуляций в коммерческом мире, с косяком показных глупостей и чувственных пороков». Он оплакивал подверженность новой деловой экономики периодическим подъемам и депрессиям, что приводило к краху и всеобщим страданиям.77

Он рекомендовал провести несколько базовых реформ. «Наши производители должны согласиться на регулирование».78 особенно в отношении детского труда. Государство должно признать своими «позитивными целями»: 1. Сделать средства существования более легкими для каждого человека. 2. Обеспечить каждому из своих членов надежду на улучшение своего положения и положения своих детей. 3. Развитие тех способностей, которые необходимы для его человечности, т. е. для его рационального и нравственного бытия».79 Он призывал к организации лидеров всех профессий для изучения социальной проблемы с точки зрения философии и выработки рекомендаций для общества; и эта «национальная церковь должна финансироваться государством».80

В конце своей «Светской проповеди» Кольридж признал, что никакая чисто мирская или светская мудрость не может решить проблемы человечества; только сверхъестественная религия и Богом данный моральный кодекс могут обуздать присущую людям склонность.81 Зло настолько врождено в нас, что «один только человеческий разум…» «недостаточен для того, чтобы восстановить здоровье воли».82 Он призывал к смиренному возвращению к религии и к полной вере в Христа как Бога, умершего для искупления человечества.83

В 1815–16 годах Кольридж написал или продиктовал некоторые «Очерки моей литературной жизни и мнений» для использования в предполагаемой автобиографии. Этот том так и не был завершен, и Кольридж опубликовал наброски в 1817 году под названием «Литературная биография» (Biographia Literaria), которая сегодня является наиболее доступным источником информации о мыслях Кольриджа в области философии и литературы. Она удивительно последовательна и ясна, если учесть, что большая ее часть была написана во время отчаяния из-за пристрастия к опиуму, накапливающихся долгов и неспособности обеспечить образование сыновей.

Он начал с отказа от ассоциативной психологии, которая когда-то его увлекала; он отверг представление о том, что все мысли — это механический продукт ощущений; они, по его мнению, дают нам лишь сырье, которое «я» — помнящая, сравнивающая, продолжающая жить личность — перерабатывает в творческое воображение, целенаправленное мышление и сознательное действие. Весь наш опыт, осознанный или нет, записывается в памяти, которая становится хранилищем, из которого разум — осознанно или нет — черпает материал для интерпретации настоящего опыта и освещения текущего выбора. Здесь, конечно, Кольридж следовал за Кантом. Десять месяцев, проведенные в Германии, превратили его не только из поэта в философа, но и из детерминиста-спинозиста в кантианца со свободной волей. Здесь он полностью признал свой долг. «Труды прославленного мудреца из Кенигсберга… более, чем любая другая работа, одновременно оживили и дисциплинировали мое понимание».84