Век Наполеона

7. Четвертая власть» — журналисты и пресса — возможно, даже больше, чем школа, повлияла на формирование сознания и настроения Франции в эти яркие годы. Жители Парижа и, в меньшей степени, Франции каждый день с жадностью поглощали газетную бумагу. Сатирические издания процветали, понося политиков и прохвостов на радость обывателям. Революция в Декларации прав человека обязалась поддерживать свободу прессы; она делала это на протяжении всего периода правления Национального и Учредительного собраний (1789–91); но по мере того как накалялась партийная борьба, каждая сторона сигнализировала о своих победах, ограничивая публикации своих врагов; в итоге свобода прессы умерла вместе с казнью короля (21 января 1793 года). 18 марта Конвент принял решение о смертной казни для «любого, кто предложит аграрный закон или любой закон, подрывающий территориальную, торговую или промышленную собственность»; а 29 марта торжествующие царедворцы убедили Конвент принять решение о смертной казни для «любого, кто будет осужден за сочинение или печатание произведений или сочинений, которые могут спровоцировать… восстановление королевской власти или любой другой власти, вредящей суверенитету народа».11 Робеспьер долгое время защищал свободу прессы, но, отправив на гильотину Эбера, Дантона и Десмулена, он покончил с журналами, которые их поддерживали. Во время террора исчезла всякая свобода слова, даже в Конвенте. В 1796 году Директория восстановила свободу печати, но через год отменила ее после государственного переворота 18 фруктидора и выслала редакторов сорока двух журналов.12 Свобода слова и печати не была уничтожена Наполеоном; она была мертва, когда он пришел к власти.13

II. НОВАЯ МОРАЛЬ

1. Мораль и право

Отбросив религиозную основу морали — любовь и страх перед бдительным, регистрирующим, вознаграждающим и наказывающим Богом и повиновение приписываемым ему законам и заповедям, — освобожденные духи Франции не нашли никакой защиты, кроме этических отголосков своих отброшенных верований, против своих самых старых, самых сильных, самых индивидуалистических инстинктов, укоренившихся в них за первобытные века голода, жадности, незащищенности и раздоров. Оставив христианскую этику своим женам и дочерям, они стали искать новую концепцию, которая могла бы послужить моральным якорем в море неспокойных людей, не боявшихся ничего, кроме силы. Они надеялись найти ее в гражданственности — гражданственности в смысле принятия обязанностей, а также привилегий принадлежности к организованному и защищающему обществу; в каждом моральном выборе человек, в обмен на эту защиту и многие коммунальные услуги, должен признать благо общества главенствующим законом — salus populi suprema lex. Это была благородная попытка установить естественную этику. Пройдя через христианские века, депутаты-философы — Мирабо, Кондорсе, Верньо, Ролан, Сен-Жюст, Робеспьер — нашли в классической истории или легендах образцы, которые они искали: Леонид, Эпаминондас, Аристид, Бруты, Катос и Сципион; это были люди, для которых патриотизм был суверенной обязанностью, так что человек мог с полным правом убить своих детей или родителей, если считал это необходимым для блага государства.

Первый раунд революционеров довольно успешно справился с новой моралью. Второй раунд начался 10 августа 1792 года: парижские народные массы свергли Людовика XVI и взяли на себя безответственный абсолютизм власти. При старом режиме некоторые милости аристократии, некоторые штрихи гуманизма, проповедуемого философами и святыми, смягчали естественную склонность людей к грабежам и нападениям друг на друга; но теперь последовали сентябрьские резни, казнь короля и королевы, распространение Террора и гильотины, что одна из жертв, мадам Ролан, описала как «огромную Голгофу резни».14 Лидеры революции стали наживаться на войне, заставляя освобожденные регионы платить за «Права человека»; французским армиям было велено жить на завоеванных территориях; художественные сокровища освобожденных или побежденных принадлежали победоносной Франции. Тем временем законодатели и армейские офицеры вступали в сговор с поставщиками, чтобы обмануть правительство и войска. В экономике laissez-faire производители, дистрибьюторы и потребители старались обмануть друг друга или уклониться от максимально допустимой цены или заработной платы. Эти или аналогичные им виды мошенничества, конечно, существовали уже несколько тысячелетий до Революции; но в попытках контролировать их новая мораль гражданского общества казалась столь же беспомощной, как и страх перед богами.