Век невинности

Мэй отвернулась и встала, чтобы посмотреться в зеркало, висевшее над камином. Она подняла свою длинную руку, чтобы поправить выбившуюся прядь непокорных волос, и Ачер был поражен тем, что ее движения перестали казаться ему изящными и эластичными. Неужели, думал он, монотонность их жизни оставила свой отпечаток и на ней? А потом он вдруг вспомнил, что утром, когда он уже спускался по лестнице, чтобы уходить, Мэй окликнула его и попросила заехать к бабушке, чтобы они с ним вместе могли вернуться домой. И он, на лету, весело крикнул ей: «Да!», но потом, поглощенный своими мечтами, совсем позабыл об обещании. И теперь его мучили угрызения совести. Ему было обидно еще и потому, что такая оплошность с ним произошла впервые за последние два года. Все это время, со дня их свадьбы, он жил так, словно все еще продолжался их «медовый месяц»; он старался не обращать внимания на трения, периодически возникавшие между ними. Когда Мэй была чем-то недовольна (а такое случалось время от времени) и заявляла ему об этом, он старался обратить все в шутку. Но сейчас она упорно молчала и скрывала свои воображаемые раны под спартанской улыбкой.

Чтобы скрыть свое раздражение, Ачер спросил ее о том, как себя чувствует миссис Мингот. Мэй ответила, что бабушке значительно лучше, но ее взволновала последняя сплетня, связанная с именем Бьюфорта.

«Что же говорят?»

«Похоже, они собираются остаться в Нью-Йорке. Кажется, он нашел себе место в какой-то страховой компании. Они сейчас подыскивают себе небольшой особняк».

Абсурдность этой новой выходки была понятна без слов, и они молча начали есть. Во время ужина говорили об обычных вещах, но Ачер заметил, что Мэй не упоминала в его присутствии имени мадам Оленской. Она не стала рассказывать ему о том, как старая Кэтрин приняла графиню. И несмотря на то, что так ему, безусловно, было легче разговаривать с ней, его не покидало беспричинное беспокойство.

Кофе они отправились пить в библиотеку, где Ачер с наслаждением затянулся сигарой и раскрыл один из трактатов Мичерлиха. Он предпочитал читать по вечерам научную литературу, потому что стоило ему взять в руки томик стихов, как Мэй принималась упрашивать его почитать ей вслух.

Нет, его нисколько не раздражал звук собственного голоса. Просто он хотел избежать ее комментариев: всякий раз она позволяла себе критиковать то, что он читал. Когда они еще были помолвлены, Мэй (как ему теперь начало казаться) попросту повторяла его собственные слова во всех разговорах, но после свадьбы он перестал высказывать ей свою точку зрения по разным вопросам, и она смело начала высказывать свою, раздражая его при этом безмерно.

Увидев, что Ачер раскрыл трактат по истории, Мэй достала корзинку с рукоделием и, придвинув кресло поближе к лампе с зеленым абажуром, принялась вышивать подушку для его софы. Мэй нельзя было назвать искусной рукодельницей: ее большие руки как нельзя лучше подходили для занятий греблей и спортивных игр на открытом воздухе; но поскольку другие жены вышивали своим мужьям подушки, она не хотела от них отставать и пыталась тем самым продемонстрировать свою преданную заботу о нем.

Мэй сидела от него так близко, что Ачеру стоило только поднять глаза, как он видел перед собой ее, согнувшуюся над пяльцами; ее согнутые в локтях руки были наполовину обнажены, и Ачер наблюдал за тем, как ее пальцы медленно обрабатывают холст. На одном из пальцев левой руки Ачер заметил тот самый перстень с сапфиром, который он подарил ей еще до свадьбы. Перстень соседствовал с широким обручальным кольцом, и когда Ачер смотрел на ее открытый лоб, освещенный светом лампы, он с каким-то внутренним испугом думал, что ему всегда будет известен строй ее мыслей; пройдут годы, и она ни разу не удивит его нестандартным поведением, оригинальной идеей, проявлением слабости, жестокости и других чувств, свойственных раскрепощенной личности.

Мэй старалась казаться ему поэтичной и романтичной, пока он за ней ухаживал. Но после свадьбы необходимость в этом отпала: дело было сделано. Теперь она постепенно превращалась в копию своей матери, а из Ачера исподволь старалась сделать второго мистера Велланда. Ачер захлопнул книгу и встал. Она тут же подняла голову.

«Что с тобой?»

«Ничего. В комнате душно: мне нужен глоток воздуха!»

В свое время он настоял на том, чтобы библиотечные шторы были подвешены на кольцах, а не прибиты гвоздями к позолоченной оконной раме, как кружевные занавески в гостиной. Это позволяло свободно открывать и закрывать их по вечерам. Молодой человек распахнул окно и выглянул на улицу, подставляя лицо ледяному ветру. Это давало ему возможность не смотреть на Мэй, сидевшую за столом под лампой с зеленым абажуром; он смотрел на крыши других домов и каминные трубы, представляя себе, как протекает под ними жизнь. Он думал о других городах, о далеких странах, и эти мысли успокаивали его, и ему становилось легче дышать.

Он простоял так, глядя в темноту несколько минут и услышал, как она позвала его:

«Ньюлэнд! Закрой окно! Я не хочу увидеть твою преждевременную смерть!»