Век перевода. Выпуск 1

Притихли все дома во всех кварталах,
таверны спят и танцевальный зал.
Всё смолкло — вплоть до песенки усталой,
что уличный мальчишка напевал.

Машины спят, заводы опустели.

И грезят дети счастьем и весной.
Супруги возвращаются домой,
на шторах пляшут их худые тени.

Автобус, грохоча, ночной асфальт утюжит.

Бродяга на скамье простужено храпит.
И слепо пес чужой вдоль подворотен кружит,
оплакивая тех, кем брошен и забыт.

Как черное рванье, нависла ночь земная.

В своих кроватях те, кто там и должен быть.
Луне самой давно пора глаза закрыть.
Лишь те, кто болен, бодрствуют, стеная.

Так тихо, словно в мире горя нет.

И о борьбе за хлеб дневная песня спета.
— Лишь смерть свое продолжит дело где-то.
Об этом мы узнаем из газет…

Владимир Глозман {11}

Иегуда Галеви (до 1075 — после 1141)

***

Рвется сердце мое на Восток —
На крайнем Западе я.
Ни вкусной едою
Уже не могу наслаждаться,
Ни бремя долгов и забот
Не могу нести я, когда
Потомки Исава в Сионе,
А я в сетях Исмаила.
Ничем уж не манят меня
Щедроты испанского края:
Дороже всего мне — взглянуть
На руины сожженного храма.

ИММАНУЭЛЬ РИМСКИЙ (МАНОЭЛЛО ДЖУДЕО) (1261? - 1532?)

***

Корона всех времен с вершин слетела —
Звезда зари покинула чертог.
Цветы засохли, урожай убог —
Земля лохмотья траура надела.

Померкли небеса, весь мир скорбит;

Сиянья месяц сроком смерти стал,
И стонами его заполонит
Звезда зари, покинув пьедестал.

Звезда зари! Теперь я смерть хвалю

С тобою в паре — и ее люблю:
Чудесна смерть, хоть и тебе не пара,

Твоих достоинств ей не умалить.

А сладостью твоею напоить —
Смерть станет слаще меда и нектара.

ЭФРАИМ ЛУЦАТТО (1121–1192)

***

Влюбленная красавица-девица
Пришла к врачу, лекарство попросила:
Мол, столько дней душа ее томится,
И днем и ночью давит с новой силой.

Едва девица пред врачом предстала,

Проверил — нет ли у больной горячки.
Тут у него вдруг сердце воспылало,
Проснулись чувства, точно после спячки.

От изумленья онемел мужчина,

Тогда девица вновь заговорила:
«Неужто, врач, болезнь неизлечима?»

А он в ответ: «Не бойся, о девица,

Ты лучше б рану мне теперь зашила.
Не врач я, самому пора лечиться».

ШАУЛЬ ЧЕРНЯХОВСКИЙ (1875–1943)

***