Век Просвещения

«А ведь надо, надо было бежать за стражником-то, – подумал Еремей. – Только чему бы, ужели чему-нибудь помог этот стражник? Наоборот, еще больше бы в старике утвердились, еще крепче бы уверовали в его сказку яростную. Не со стражею с ними надо, не со стражею, но как тогда таким вещунам рот закрыть? Он-то спорить со мной не станет, сразу нехристем покроет, басурманским аспидом. Оплюет прилюдно и полновесно, утереться не успеешь. И ведь поверили старику, поверили, а мне? Стали бы меня слушать? И станут ли верить, даже если, Господним соизволением, я когда-нибудь научусь их лечить?»

Посреди народа стоял Еремей, люда слободского, черного, трудового, с рождения им знаемого. И был совершенно один.

175. Доверительность

«Одна забота тяготит меня ныне – кого рекомендовать Синоду для доставления на московскую кафедру. Место это традиционно почитается наиважнейшим с екклезиастической точки зрения. Между нами говоря, достойный кандидат тут есть лишь один, и он вам должен быть хорошо знаком – это тот самый архиепископ, чья возвышенная речь по счастливому поводу великой флотской баталии недавно прогремела на всю Европу. Единственное, что меня пока останавливает – необходимость быть в таком случае с ним разлученной, и особо – не иметь возможности собственноручно представить его ряду лиц, чрезвычайно известных городу и миру, которые мыслью своею пронизали многие утомленные души, а словами обогатили алчущие света сердца. Не могу скрыть от вас, что некоторых из них, кстати, ваших соотечественников, мы в своем отечестве вскорости ожидаем…»

176. Летят годы

Мистер Уилсон опять жил в новой стране. Немало с тех пор убежало лет, как он уехал из Петербурга, обосновался в Новой Англии, которую теперь следовало называть… Ну, пожалуй, по-прежнему – Новой Англией, хотя Англией, точнее, Британией, она больше не была. Столько времени, иногда думал почтенный, теперь вдобавок, увы, и пожилой коммерсант. Проходит жизнь, добавлял он еще, почти уже прошла.

Нет, не подумайте, оглядываясь назад, наш герой не испытывал особых сожалений. В порту у него был свой собственный причал – в городе его называли «русским», и не без оснований, ибо чуть не каждый второй швартовавшийся к нему корабль шел из Петербурга, иногда Риги, редко – Архангельска. И семья была у мистера Уилсона, двое детей подрастали, из которых одному – тлилась надежда – будет суждено стать наследником торгового дома, что рос каждый год, словно на дрожжах.

Часто думал почтенный коммерсант, а почему он почти сразу, чуть ли не немедленно после приезда в колонии встал на сторону так называемых патриотов, хотя до этого ничего о них не слышал и вообще считал здешние места спокойными и свободными от европейских треволнений? Куда подевалась его лояльность к старой доброй Англии, которая, если по совести, не сделала ему ничего дурного? Кстати, а почему ни одна европейская держава не выступила на стороне владычицы морей? Что французы с испанцами даже вступили в войну – понятное дело, ими двигала жажда реванша, но отчего все остальные монархи, столь нетерпимые к любому республиканству у себя дома, не сочли необходимым поддержать английского брата в борьбе с беззаконными мятежниками?

Да, глава торгового дома хорошо знал, что тутошним обывателям было в чем упрекнуть парламент и его величество короля Георга III, но почему он сам так загорелся их обидами и нежеланием платить добавочные налоги в лондонскую казну? Вот Брекенридж, как и следовало ожидать, оказался верным тори и после отделения Массачусетса от метрополии продал дом, собрался и уехал в Новый Бронсвик. Туда из бывших колоний ушли целые тысячи, в некоторых городках неподалеку от Бостона опустела не одна улица, что уж о других говорить.

Говорят, эмигранты добрались до устья ближайшей от Новой Англии северной реки, много шире здешней, и в течение нескольких дней отстроили там новый город. Что ж, конкурентов мистер Уилсон не боялся. И еще – он хоть не бывал в тех местах, но недавно видел хорошую карту североатлантических провинций империи, и убедился – нет, не вырасти, не взлететь тому новому городу, слишком просторна пронзающая его река. Справедливо, без воды городу не бывать великим, но посмотрите на Лондон, Париж или Рим, да, наконец, даже на Бостон – вода должна соединять берега, а не разделять их. Вот разве только Петербург…

Но здесь почтенный коммерсант предпочитал останавливаться. Думать дальше было малоприятно, а главное – бессмысленно. Ефросинья ушла из дома сразу, только он попробовал заикнуться об отъезде, о венчании. Ничего не ответила, а он другого и не ожидал, просто исчезла прямо на следующее утро. Не взяв с собою ни одного платья и не молвив ни единого слова, забрала детей и скрылась неведомо куда. Он искал долго, просил содействия у немало тому удивившихся приятелей по Английскому Клубу, даже, превозмогая стыд, ходил на прием к послу. Все было бесполезно и не могло быть иначе.