Век серебра и стали

Прохладная вода отогнала сонный морок и смыла непонятно откуда взявшийся привкус песка на пересохших губах. Цирюльник выглянул в окно – живописных видов он не ожидал, что уж там просить от однокомнатной квартиры с видом во двор с колодцами, отхожими местами, решеточками ледников на соседних стенах и совершенно не вписывающимися сюда кустами сирени. Дворы родного города вообще зачастую напоминали Алексасу осенний лес: когда после летнего солнца и затяжных дождей повылезали грибы, большая часть из которых – поганки и мухоморы.

Зеркала в комнате не было, так что волосы Алексас Оссмий поправил, глядя в отражение оконного стекла. Цирюльник собрался, оделся, вышел из своей однокомнатной квартирки и пошел к черной лестнице. Преодолев комнаты, разделенные перегородками, за каждой из которых похрапывали жильцы – так однокомнатная квартира превращалась в пятикомнатную – Алексас толкнул дубовую дверь и заспешил вниз. Прохладный, сырой воздух будто бы лип к телу.

Спустившись в парадную, Алексас снял специальные калоши с уличной обуви, – их носили, чтобы в квартирах было чисто, – и поставил к остальным, ютившимся в углу. Оставался последний рубеж – преодолеть аптеку. И ладно бы, просто преодолеть – куда тут денешься, когда каждый день приходится проходить через нее, чтобы выйти на улицу.

В этот раз Алексасу нужны были лекарства. С удовольствием приобрел бы их в другом месте, да вот только Лука – невесть как – доставал такие препараты, о которых другие аптекари даже не слышали.

Покрутив в руках медальон в форме солнечного скарабея, цирюльник глубоко вдохнул, отгоняя воспоминания о сне, до сих пор туманом обволакивающие затворки сознания.

Лука Лицедеев встретил его той улыбкой, которой мог только он – сладостно-добродушной и лицемерно-мерзкой одновременно.

– И стоит ли мне желать тебе доброго утра? – фармацевт поправил конский хвост.

Алексас терпеть не мог эти мизансцены от Луки – они все равно вели к спектаклю, идущему по одному и тому же сценарию с вполне себе понятной моралью, даже задумываться не приходилось. Он, Алексас, увел у фармацевта Ану, а она, по всем логическим законам и знамениям судьбы, должна быть именно с Лукой.

Спектакль, в лучших традициях, не имел ничего общего с действительностью.

– Не стоит. Добрым оно и не было, – махнул рукой цирюльник. – Я за лекарствами.

Алексас Оссмий вытащил из кармана смятую бумажку с карандашными каракулями и протянул Луке.

Тот нарочито медленно взял ее, прищурился, потом приторно-театрально попросил подождать секундочку и достал маленькие очки – старенькие, из тех, что использовали еще до явления богов старого Египта. Поцокав несколько раз, Лицедеев все так же неспешно убрал очки.

– И что же это с тобой случилось? При таком букете лекарств я только гадать могу, какой у тебя букет болезней! – он потряс бумажкой с рецептом. – А вообще, желаю всего лучшего на том свете. Я бы тебе больше недели не давал, хотя с удовольствием дал бы и меньше.

– Тетушке, – вздохнул Алексас. – Это все тетушке.

– Старой графине совсем поплохело в последнее время? Хотя, как я помню, ей всегда-то было не особо хорошо – особенно когда дело касалось тебя и анекдотов, – Лука сделал паузу, чтобы цирюльник уж наверняка осмыслил его слова. – За лекарством заходи после…

Он зашелестел блокнотом, перелистывая страницы.

– После, после, после… послезавтра!

– Если раньше никак…

– Совсем никак, – Лука спрятал рецепт в карман. – Такая загруженность! Передавай тетушке привет.

Боги, и на что он надеялся? Алексасу все порядком поднадоело – он просто кивнул. Уже собирался уходить, как услышал шепот, брошенный ему вслед:

– И все равно все будет, как должно. И она будет со мной.

Цирюльник остановился и, не поворачиваясь, ответил:

– Боги нас рассудят.

И только выйдя на улицу позволил мысли, давно зудящей в голове, прозвучать отчетливо:

– Если они вообще могут что-нибудь рассудить. Если вообще – могут.

Пьянящая сирень и утренняя прохлада тут же развеяли послевкусие и сна, и разговора с Лукой. Алексас, щурясь от солнца, пока еще не затянутого тучами, дождался омнибуса, в тесноте и тряске отправился к тетушке. В этот раз, после вчерашнего происшествия, сидел, как на иголках. Прогулялся бы пешком, как любил, но не успел бы, не ближний свет. Тетушка жила почти на отшибе города, в небольшом особняке, и до сих пор сокрушалась, что Алексас не может снять себе ну хотя бы пятикомнатную квартиру. Все живет в каком-то паршивом доходном доме, пользуясь черной лестницей!

Тетушка вообще часто сокрушалась – по поводу или без.

Чаще, конечно, без.

Расплатившись с извозчиком и сойдя с омнибуса, цирюльник уставился на особняк. Розовый, как кукольный домик, с лепнинами над окнами, украшенными по старинке, древнегреческими нимфами и сатирами. Тетушка всегда старалась шагать в ногу со временем, так что пару египетских криосфинксов, сделанных на заказ, все же установила, но у входа, по обе стороны от перил. Алексаса они встретили молчаливым, безучастным взглядом.