Век серебра и стали

– В таком состоянии… нет, конечно, нет, – молодой человек задергал бумагами. – Но местные рассказали о посетителях. Говорят, видели их не в первый раз – и те всегда бронировали опиумную, гм, целиком…

Виктор, зажав папиросу в зубах, взял бумаги.

– Граф и графиня Богомазовы, – огласил молодой жандарм-полицейский, пока Говорухин изучал исписанные темно-синими, как беззвездная июльская ночь, чернилами.

– Да, с такой-то фамилией. Ну и шуточки, Сет побери.

Виктор уткнулся в листы и так увлекся, что поднял глаза, только когда молодой человек кашлянул – он так и стоял на месте. Удивленно уставившись на жандарма-полицейского, наконец затушив папиросу, Виктор сказал:

– И что ты стоишь, дорогой? Все, свободен. Что ж вас все никак нормально не научат… боги, как же раньше было проще!

Молодой человек, получив разрешение, тут же убежал в сторону обгоревшей «Нефертити». Говорухин вздохнул, поправил официальную форму: темно-синюю кожаную куртку и такого же цвета фуражку с золотистым крестом-акнхом. Присел на холодную землю – в его возрасте, всегда говорил вахмистр Говорухин окружающим, беспокоится о здоровье уже поздно.

Да, раньше действительно было проще, подумал жандарм. Хотя бы год назад. Тогда Виктор точно знал, что он – полицейский. Точка. Никаких дополнительных приставок, званий, титулов и прочих глупых придумок. Но потом императору – да будет он жив, здоров и могуч! – вздумалось проводить реформы. Казалось бы, не столь значимые на фоне изменившегося мира, но головой боли на чиновников и служащих всех мастей навалилась масса.

Третьего отделения тайной канцелярии вдруг не стало. Никто не догадывался, что Александр II, взойдя на престол, распустит ее, освободив просторные дворцовые залы. Вахмистр Говорухин, впервые прочитав новость в газетах, был только рад и решение поддерживал – просиживавшие кресла третьего отделения солидные господа давно перестали быть дерзкими хищными птицами, готовыми пустить когти, лишь завидев опасность. Они постарели, ссутулились, привыкли к сладкому существованию, вкусной еде, мягким подушкам, комфортной одежде, семейной жизни и беззаботности. А какие-то двадцать лет назад ведь именно они подталкивали Николая действовать радикально – может, без их ласковых подсказок он бы и не решился на столь жесткие меры…

Но это осталось в прошлом. Жандармерия, лишившись начальников, осталась у разбитого корыта, и тут же перешла в ведомство министерства внутренних дел. Их всех, как голодных хищников с разных континентов, запихнули в одну новую структуру. Виктор помнил, как нам общих собраниях им доходчиво пытались объяснить новый порядок. Получилось – в лучшей традиции, шиворот-навыворот. Чтобы не плодить названий – полицейские такие-то, полицейские такие-то, – всех поголовно стали звать жандармами, новую единую организацию – жандармерией. Только поделили служащих на два больших отдела: по делам исключительно внутренним и политическим.

Под патронажем министерства внутренних дел слили полицию и жандармерию воедино, выбрав в качестве названия, очевидно, самое звучное.

Получилось, как в той сказке про Красную Королеву – в одном саду и белые, и красные розы, иными словами – полный кавардак.

Никого, конечно, не спросили. Практический смысл от всей затеи отсутствовал – жандармы продолжали преследовать, полицейские – патрулировать. Зачем все это устроили? Сет их знает – только добавилось путаницы и лишних бумажек.

И еще эти новые дурацкие должности, звания… Вахмистр Виктор Говорухин! Ради богов, всех и каждого, что это такое?!

Да, думал Виктор, проще, все было проще, даже год назад…

А уж двадцать лет назад – тем более.

Ведь он еще в те годы чувствовал, как в воздухе даже не носилась – это еще цветочки! – а буквально искрилась одержимость Востоком. Тогда, конечно, она проникала в бытовую кутерьму только сквозь прозу, картины и стишки. К слову, стишки Виктор никогда не любил – считал пустой тратой времени, и не для поэтов, они-то пусть творят что хотят, и так не от мира сего, а для самого себя. Есть ведь вещи куда более практичные и приземленные. Но было в то время нечто… такое неуловимое, как покалывание на кончиках пальцев. Словно первый, мягкий минорный аккорд аскетичного пианино перед чем-то большим – громогласным свинцовым органом.

Это самое большее случилось двадцать лет назад, в 1822 году, когда Жан-Франсуа Шампольон расшифровал египетские иероглифы.

Тогда боги старого Египта явили себя миру.

У усатого господина дернулся глаз.

Когда господин садился в мягкое кожаное кресло, то даже представить не мог, что ближайшие двадцать минут пробудет как на иголках. Нет, тут же исправился господин, даже хуже – как на раскаленных углях. Усатому господину рекомендовали это место друзья, коллеги, родственники, да даже случайные знакомые, иногда краем уха слышавшие разговор, поддакивали: мол, да, да, и мы были, и мы рекомендуем! Все говорили, что это – лучшая цирюльня среброглавого Санкт-Петербурга, другой такой нигде не сыщешь, даже на самых роскошных улочках Лондона, Парижа или Праги.