Век Вольтера

Вы сделали это, красавица Урания,
В новом Люцресе,
За себя, за свою твердость,
Из суеверий я надел бандо;
Que j'expose à tes yeux le dangereux tableau
Des mensonges sacrés dont la terre est remplie,
Et que ma philosophie
Начните описывать ужасы могилы,
Et les terreurs de l'autre vie.III

Поэт делает «почтительный шаг». «Я хочу любить Бога, я ищу в нем отца»; но какого Бога предлагает христианская теология? «Тиран, которого мы должны ненавидеть. Он создал людей по «своему образу и подобию», только чтобы сделать их мерзкими; он дал нам грешные сердца, чтобы иметь право наказывать нас; он заставил нас любить удовольствия, чтобы мучить нас страшными муками… вечными». Он едва успел родить нас, как задумал нас уничтожить. Он приказал воде поглотить землю. Он послал своего сына, чтобы искупить наши грехи; Христос умер, но, по-видимому, напрасно, так как нам говорят, что мы все еще запятнаны преступлением Адама и Евы; и Сын Божий, так просящий о милосердии, представлен как мстительно ожидающий, чтобы ввергнуть большинство из нас в ад, включая всех тех бесчисленных людей, которые никогда не слышали о нем. «Я не узнаю в этой позорной картине Бога, которого я должен обожать; я должен обесчестить его таким оскорблением и почтением». И все же он чувствует благородство и живое вдохновение в христианском представлении о Спасителе:

Вот этот Христос, могучий и славный…. попирающий смерть своими победоносными ногами и выходящий победителем из врат ада. Его пример свят, его нравственность божественна. Он утешает в тайне сердца, которые просвещает; в величайших несчастьях он дает им поддержку; и если он основывает свое учение на иллюзии, все равно быть обманутым вместе с ним — счастье.

В заключение поэт предлагает Урании самой определиться с религией, полностью доверяя, что Бог, который «вложил в твое сердце естественную религию, не обидится на простой и откровенный дух. Верь, что перед его престолом, во все времена, во всех местах, драгоценна душа праведника; верь, что скромный буддийский монах, добродушный мусульманский дервиш найдут в его глазах больше милости, чем безжалостный [предопределитель] янсенист или честолюбивый папа».

Вернувшись в Париж, Вольтер поселился в отеле «Берньер» на Рю де Бон и нынешней Набережной Вольтера (1723). В ноябре он отправился на собрание знатных особ в замок Мезон (в девяти милях от Парижа), где величайшая актриса эпохи Адриенна Лекуврер должна была читать его новую пьесу «Мариамна». Но прежде чем эта церемония состоялась, он заболел оспой, которая в те времена убивала большой процент носителей. Он составил завещание, исповедался и стал ждать смерти. Остальные гости сбежали, но маркиз де Мезон вызвал из Парижа доктора Жерве. «Вместо сердечных средств, которые обычно дают при этой болезни, он заставил меня выпить двести пинт лимонада».109 Эти двести пинт, больше или, возможно, меньше, «спасли мне жизнь». Прошло много месяцев, прежде чем он восстановил свое здоровье; более того, с тех пор он относился к себе как к инвалиду, ухаживая за хрупким телом, которое должно было хранить его всепожирающий огонь.

В 1724 году «Анриада» начала тайно распространяться среди интеллигенции. Это была политическая передача эпического масштаба. Взяв за основу текст «Резни святого Варфоломея», она прослеживала религиозные преступления сквозь века: матери предлагают своих детей для сожжения на алтарях Молоха; Агамемнон готовится принести свою дочь в жертву богам ради небольшого ветерка; христиане преследуются римлянами, еретики — христианами, фанатики «взывают к Господу, убивая своих братьев»; верующие вдохновляются на убийство французских королей. Поэма восхваляла Елизавету за помощь Генриху Наваррскому. В ней описывается битва при Иври, милосердие Генриха, его связь с Габриэль д'Эстре, осада Парижа. Она одобрила его переход в католичество, но критиковала папство как власть, «непреклонную к завоеванным, покладистую к завоевателям, готовую, в зависимости от интересов, либо отпустить грехи, либо осудить».

Вольтер надеялся, что «Анриада» будет принята как национальный эпос Франции, но католицизм был слишком дорог его соотечественникам, чтобы они могли принять поэму как эпос своей души. А ее недостатки бросались в глаза ученым. Очевидное подражание Гомеру и Вергилию — в сценах битв, в посещении героем ада, во вторжении в действие олицетворенных абстракций на манер гомеровских божеств — лишило поэму очарования выдумки и оригинальности; и хотя по стилю это была хорошая проза, ей не хватало просветляющей образности стиха. Автор, опьяненный типографской краской, не подозревал об этом. Он писал Тьерио: «Эпическая поэзия — моя сильная сторона, или я сильно обманываюсь».110 Он был сильно обманут.