Век Зверева

Павильон-стекляшка, совершенно советский. Манты, минеральная вода, сухое легкое вино.

Все остальные «бойцы» Зимакова уже в Оше. До него три часа, и едва не рассыпающийся на ходу, вопиющий о покраске «Икарус» выкатывается на трассу. Зверев смотрит на столицу этого клочка земли с прилагаемым к ней небом и уходящими к небу вершинами. Вокруг, насколько хватает взгляда, — Восток, грязный и непостижимый, сбросивший то ли на время, то ли навсегда красную оболочку доброй и несуразной власти, сантиметр за сантиметром расплывающийся за свои призрачные границы, обволакивая пока пограничные низкорослые сосенки и елки, припадая к водам рек, поглаживая сухими многочисленными пальцами шпалы и рельсы, насыщаясь от магнитного поля, что окружает линии электропередач…

В Оше Арчибальд, Нина, Феоктистов и Шмаков уже двое суток ждут Зимакова. Появление Зверева им удивительно. Дела впереди нешуточные, балласт им вовсе не нужен. Зверев чувствует некоторую неприязнь, и в нем оживает самолюбие, давно и надежно упрятанное за служебной и производственной необходимостью в самых глубинах души. Тем более что ему предстоит только участие в первом этапе. Дальше в хижине он будет сидеть с Бородиным, слушать голоса в эфире и магнитофон с Высоцким и смотреть из-под руки туда, куда уйдут три пары. Шестой, Зверев видит его в первый раз, мужик лет пятидесяти, звать Витя Жлобин, мастер спорта международного класса.

В Оше вся компания не задерживается более ни на час, и автобус «ЛАЗ» направляется теперь и вовсе в Алайскую долину. В город Дараут-курган. Машина загружена изрядно, водитель смотрит на оси, недовольно пинает скаты.

— Что рожу корчишь, дядя? — спрашивает Зимаков.

— Думал, альпинистов не увижу больше. Это теперь спорт богатых.

— А мы и есть богатые. Богатые и беспечные.

— Сказок-то не рассказывай.

— А ты рожу не корчи.

— Может, ты сам поедешь? Рожа ему не нравится.

— Чего ты обидчивый такой?

— Какой есть. Поехали. А то до темноты не успеем. Оружие есть?

— Ледоруб тебе не оружие?

— А что делать будешь, если остановят?

— Так у тебя же наган под сиденьем и патронов полкошелки.

— Откуда знаешь?

— Земля слухом полнится.

— Земля слухом портится. Садись. Чужие здесь не ездят.

— Вот именно.

Зверева опять потянуло в сон. Дорога эта — уже не совсем простая, со взлетами и падениями — осталась в его памяти только жарой в салоне и зыбким непростым сновидением. Что такое Дараут-курган, понять он не успел, так как огни в окнах и силуэты хрущевок и особняков опять появились и закончились мгновенно. Окончательно он очнулся на взлетно-посадочной полосе. Военный вертолет был единственным творением человека в этой точке материка.

Вертолет ждать не может. Коммерция, и потому погрузка мгновенна.

— Как думаешь, Юра, куда летим?

— Надеюсь, не на пик.

— Надеяться всегда не вредно.

— Курс — ущелье Ванч-Дара. Сечешь?

— А как же в темноте?

— Для нас темнота не помеха. Летная квалификация товарища Сиверского обсуждению не подлежит.

Вертолет повис над площадкой своей, как бы подумал, что делать дальше, куда плыть в черном как венозная кровь воздухе. Как товарищ Сиверский собирается уворачиваться от хребтов, перевалов, склонов и просто каменных несуразностей, трудно было представить, но через некоторое время плиты другого аэродрома, надежные и несбыточные, нереальные для Зверева, соприкоснулись с колесами винтокрылого и надежного аппарата.

Разгрузка происходила еще быстрей. И через десять минут они остались на летном поле одни.

Палатки на краю летного поля ставить этой компании было привычно. Зверев получил свой спальный мешок. В одной палатке вещи и снаряжение, в другой — трехместной — вся компания. Так и проще и теплее. Зимаков пускает по кругу фляжку со спиртом, вскрывает килограммовую банку тушенки. Зверев не видал таких раньше. Не ланченмит и не яловичина. Хорошее мясо для солдат удачи или ловцов ее. Для большой компании.

Чай на сухом спирту в военном же котелке закипает долго. Потом Зверев пьет еще воду — растопленный лед. Она непонятна на вкус, но свежа.

Зверев всю ночь готовится к утреннему путешествию под огромным рюкзаком. Хоть какая-то работа. Но он ошибается. Едва солнце выкатывается из-за горы, появляется новый вертолет — с киргизским гербом на фюзеляже.

— Давай, Юра. Машина опять же денег стоит. Быстро грузимся.

В иллюминаторе хладные и прекрасные пейзажи.

— Думаешь, куда теперь?

— На пик? — с надеждой спрашивает Зверев.

— Не. Мы пока на полпути. Ванч-Дара. Три тысячи шестьсот метров.

Первым шел Бородин. Потом Шмаков, потом Феоктистов, Нина, Арчибальд, Зверев и наконец Зимаков. Жлобин остался на хозяйстве. Предстояло возвращаться и вторым рейсом забирать «хлам», как выражался Зимаков. Пятьдесят килограммов «хлама» отчетливо легли на плечи Зверева. Идти предстояло часов пятнадцать. Три плоскости сопротивления и свободы ледника Гармо, ноги, передвигающиеся вперед и каждый раз с трудом находящие точку опоры.