Век

Переговоры между их адвокатами тянулись неделями. Тем временем она узнала еще кое-что из личной жизни Эйба. Его жена Марсия, с которой он прожил двенадцать лет, была привлекательной, хорошо одевалась и со всех точек зрения заслуживала уважения. У них было двое сыновей, которые учились в частной школе, и большой дом в Скарсдейле. Эйб уважения не заслуживал. О нем говорили, что он не пропускает ни одной юбки. После его предложения, сделанного ей во время их первой встречи, она снова и снова задавала себе вопрос, хотелось бы ей вести общее дело с таким человеком, как он. И все же заманчивость этой сделки была настолько велика, что она продолжала искать ответ на мучивший ее вопрос: может ли она позволить себе отказаться от деловых отношений с ним.

В один из жарких воскресных дней июля она проводила утро в бассейне тети Барбары. Она макала Ника-младшего в воду, когда заметила, что ее тетка вышла из дома и направилась к бассейну. Ник смеялся и шлепал ручонками по воде, обдавая брызгами мать. Габриэлла смеялась.

— Ой, да ты настоящий задира, правда? — сказала она. — Гроза бассейнов. Я тебя проучу!

И она еще раз окунула его, вынула и поцеловала. Ему это очень нравилось.

— Габриэлла.

— А вы что, не будете купаться? — спросила она тетю Барбару, которой очень шли широкие брюки и блуза, сшитая Габриэллой. Барбара Дэвид была одной из лучших клиенток своей племянницы.

— Попозже, дорогая. Ты не выйдешь из бассейна? Мне кое-что надо тебе сказать.

Она все поняла — по лицу и по тону тетки. Она еще крепче прижала к себе голенького малыша, пока брела по воде к ступенькам бассейна, и вылезла.

— Мужайся, дорогой, — прошептала она в розовое ушко сына, но ее слова больше относились к ней самой. Она поцеловала Ника и опустила его на траву, где он сразу пополз за толстой малиновкой.

Она взглянула на свою тетю, которая сказала:

— Мы только что получили телеграмму.

— Это касается Ника? — тихонько спросила она.

— Да, и… я боюсь, не очень хорошие новости.

Она вытащила телеграмму из кармана и протянула ей. Габриэлла все еще была мокрой, но она взяла этот клочок бумаги и развернула его. «Мы с сожалением сообщаем вам…»

Она прочитала это дважды и села на стул у бассейна. Онемев, она машинально стала вытирать лицо. Она так долго и со страхом ждала этого момента, что он уже не воспринимался ею как реальность. Она отложила полотенце и снова посмотрела на тетю.

— Даже тело не сохранилось, — произнесла она в конце концов. — Его закопали в канаве…

— Я сочувствую тебе, моя дорогая, — сказала тетя. — Не знаю, что еще можно сказать, кроме того, что я сочувствую.

— О, тетя Барбара, — проговорила она, начиная плакать. — О Боже, о Ник, моя любовь…

Ее тетя опустилась возле нее на колени и обняла ее. Вся ее блузка намокла от воды, остававшейся на теле Габриэллы после купания.

— Это несправедливо, — рыдала она. — Всех, кого я люблю… Мамочку и папочку, дедушку и бабушку… а теперь и Ника… О Господи, это несправедливо…

— Он умер героем…

— Думаешь, для меня это так важно? Нет, этого не может быть… Я горжусь им, но потерять его, Боже мой! У-мм! О Господи, Господи…

Барбара Дэвид видела, что сердце ее племянницы разрывается на части, и это разрывало ее собственное сердце.

Габриэлла была католичкой, хотя в последнее время и не очень ревностной, и поэтому теперь, потрясенная полученным известием, она чувствовала свою вину. Но Ник принадлежал к епископальной церкви, и его родители позвонили ей из Нью-Йорка, чтобы сообщить о своем намерении провести поминальную службу в их семейной церкви Святого Томаса на Пятой авеню. Ник венчался с Габриэллой в католической церкви, чем вызвал много пересудов и большое неудовольствие своих родителей. Поэтому теперь Габриэлла почувствовала, что у нее нет иного выбора, кроме как согласиться с просьбой его родителей. В конце концов, он принадлежал и им тоже, и к тому же они видели Ника-младшего только однажды. Так что она упаковала свой чемодан. Тетя Барбара предложила поехать с ней вместе, на что Габриэлла с радостью согласилась. Она полюбила тетку, как родную мать, и теперь, в этот самый трудный момент своей жизни, ей хотелось быть с нею. Она боялась остаться наедине со своим горем. Они взяли купе в салон-вагоне поезда «Супер-Чиф» до Чикаго, и пока комфортабельный поезд мчался через пустыни и пшеничные поля Запада и Среднего Запада, она пыталась обдумать свою жизнь и решить, как ей жить дальше без Ника.

— Я думаю, — сказала она тете, — что мне придется уехать из Лос-Анджелеса.

— Из-за того, что Эйб Фельдман ждет тебя в Нью-Йорке?

— Нет, я бы не стала переезжать ради него. Пошел он к черту. И не груз воспоминаний гнетет меня в Лос-Анджелесе. В конце концов, большую часть времени, что мы прожили с Ником, мы провели в Сан-Диего. Я просто думаю… Не знаю. Я всегда считала Нью-Йорк своим домом, несмотря на то что я почти всю жизнь провела цыганкой. И именно теперь, ну, я думаю, когда тебе действительно очень больно, хочется приползти домой и зализать свои раны.

— Я могу это понять, но надеюсь, что ты передумаешь. Моррис и я будем ужасно тосковать по тебе.