Век

Окошко в стальной двери открылось, и в него заглянул охранник. Окошко закрылось, но открылась вся дверь. Там стояли два гестаповских охранника. Один из них указал на Фаусто:

— Ты! Полковник Каплер велел привести тебя к нему, как только ты очухаешься. Быстро!

Фаусто поднялся с койки.

— Удачи, — сказал Мартелли Кастальди.

— Она мне будет необходима, — ответил Фаусто, направляясь к двери.

— Она всем нам необходима, мой друг.

Дверь в камеру снова захлопнулась.

Фаусто привели в кабинет Каплера, расположенный в другой части здания. Кабинет, хотя и не был большим, производил приятное впечатление. Его окна выходили на миленький садик с миртовыми деревьями по бокам аллеи, высокими кипарисами вокруг пруда и мраморным фонтаном. Садиком пользовались только эсэсовцы. Позади письменного стола Каплера висел портрет Адольфа Гитлера, изображенного в полный рост в расстегнутом непромокаемом плаще, с руками на бедрах, в воинственной позе, со злыми глазами, устремленными куда-то за горизонт к славному тевтонскому триумфу. Возле другой стены, в освещенной витрине, стояло множество этрусских ваз, составлявших только часть личной коллекции Каплера. Каплер сидел за столом, читая какие-то бумаги. Он выглядел утомленным. Подняв налитые кровью глаза, он взглянул на Фаусто.

— Мне нужны жертвы, — сказал Каплер прозаично. — Фюрер приказал мне расстрелять триста двадцать итальянцев и евреев в отместку на трусливое нападение на моих соотечественников вчера во второй половине дня. Экзекуция произойдет сегодня во второй половине дня. Мне было приказано выбрать для этого людей, уже приговоренных к смертной казни или к пожизненному заключению. К сожалению, таких не хватает. Поэтому мне разрешили отобрать людей, которые еще не осуждены, но совершили преступления, караемые смертью. Мне также разрешили включить в список евреев, независимо от того, совершали они преступления или нет. Я уже включил в список твою жену и детей.

— Если ты их убьешь, ублюдок, Мальцер не получит своих денег!

— Успокойся, Спада. Я это понимаю и уже говорил с Мальцером о твоем деле. Ты принял решение насчет того дела, которое мы обсуждали за ленчем?

— Да, конечно. Я собирался позвонить генералу сегодня утром, но ваши люди нас арестовали… Я согласен на эту сделку. Мой брат организует перевод средств.

— А драгоценности?

— Да, и драгоценности тоже. Все находится в Ватикане! Мы сможем провести обмен быстро? Моя маленькая дочь очень напугана.

— Да, да. Я понимаю. Очень хорошо. Как только я сумею организовать для вас транспорт, я пошлю вас в Ватикан. И я позвоню генералу Мальцеру, как только он встанет. Видите ли, я не спал всю ночь, пытался составить список, но это очень трудно… Чрезвычайно трудно найти нужное количество жертв… — Он сказал что-то по-немецки по селекторной связи, и двое охранников вошли в кабинет. — Подождите с ними, пока я не найду для вас грузовик, — сказал он Фаусто.

— Вы скоро выпустите мою семью из Реджина-Коэли? — настаивал Фаусто.

— Да, да, я работаю быстро, насколько это в моих силах! А теперь идите.

Фаусто вышел в сопровождении охранников. Его голова все еще дрожала от удара, но он уже чувствовал себя лучше. Казалось, что все в конечном счете будет в порядке.

Его привезли к Ватикану в восемь тридцать, и он прошел прямо в кабинет Тони, где рассказал брату обо всем, что случилось. Тони испытал отвращение и не стал скрывать этого.

— Немцы! — сказал он. — Бросить Анну в тюрьму! Как можно быть такими бессердечными, такими жестокими?!

— Мы должны вызволить их оттуда как можно скорее. Ты перевел деньги из банка «Швейцарский кредит»?

— Да, все готово. Вот только, как это ни странно звучит, я не знаю, на чье имя выписать чек. Адольфу Гитлеру?

— Позвони Мальцеру. Скажи ему, что мы согласны на все их условия и пусть доставят Нанду и детей сюда.

— Да, ты прав. — Он нажал кнопку селектора и попросил отца Фрассети: — Соедините меня с генералом Мальцером, пожалуйста.

— Хорошо, ваше преосвященство.

— Где Паоло?

— Я пошлю за ним. Бедный старик, он плохо спал ночью, прощаясь со своими драгоценностями.

— Когда эта проклятая война закончится, он, может быть, получит их назад. А может быть, и я получу свои деньги обратно. Кто знает?

— Эта война, — с грустью сказал Тони, — обнажила все лучшее и все худшее в людях. Героизм и ужасную жестокость… Но я скажу тебе откровенно, Фаусто, чего не сказал бы никому другому. По-моему, святой отец совершает ужасную ошибку, что не осуждает Гитлера. При этом он отдал распоряжение ватиканской газете признать партизан преступниками за содеянное ими вчера.

— Преступниками? — воскликнул Фаусто. — За то, что они напали на немцев? Послушай, мне не нравится их политика, но, надо отдать им должное, они — единственные в Риме, кто оказывает хоть какое-нибудь сопротивление проклятым нацистам!