Веха

Этот разговор произошёл в начале ноября месяца, в канун Великой Октябрьской Социалистической революции, а к вечеру приехали со спецотдела армии, и увезли нашего политрука. Больше его уже никто не видел.

Иваныч ходил злой, как леший. Собрав всех командиров и активистов, он сказал. – Друзья! Мы с вами должны готовиться к войне не смотря ни на что, поэтому бдительность не снижать! И ещё! Не болтайте того, от чего можно потерять голову! Неужели непонятно вам всем, в какое время мы живём? В стране заговоры генералов против Советской Власти, идут непонятные движения, масса шпионов германской разведки! Они повсюду, есть и в наших рядах, нашего округа. ГПУ работает, выявляет таких людей, поэтому под замах может попасть любой человек, который не может держать язык за зубами! Кто вам дал право обсуждать политику партии? Никто! Поэтому я сам лично буду отправлять таких под трибунал! Что касается обороны и боеготовности, то здесь совсем другое дело, а в политику не лезьте! Я вас умоляю! Для меня каждый человек, каждый боец, не говоря уже об офицерах, как частичка самого себя, поэтому научитесь беречь себя и своих товарищей!

Я всё равно не мог понять, кто же посмеет с нами воевать, если у нас такая уйма народа служит в армии. А какая артиллерия, сколько у нас танков, самолётов, сколько всевозможных дивизий, корпусов и армий. Да и страна наша настолько велика, что помышлять на то, чтобы на нас напасть, мог только сумасшедший.

После того случая с нашим Василём, когда он чуть не поплатился в тридцать седьмом от НКВД, я чётко усвоил, что разговаривать насчёт правильности, или неправильности нашей политики, себе дороже, поэтому не лез ни в какие полемики. Особенно сейчас, когда я стал комсоргом, и членом комитета ВЛКСМ полка. На каждом собрании, особенно выступая, я старался подбирать правильные слова, чтобы меня поняли мои товарищи, и не смогли придраться к ним в спецотделе. Они стали всё больше и больше поручать мне всякие мероприятия, связанные именно с тем, чтобы доносить до людей те принципы, которые диктовали условия, да и политическая обстановка, в которой я стал всё больше и больше разбираться. Именно из-за этого, я стал и переосмысливать своё бытие, понимая то, что ничего не понимаю в том, что делается. И это тоже был прогресс, прогресс для меня самого. Я понял одну истину, что если ты не понимаешь чего-то, то лучше промолчи и просто послушай людей, после чего и постарайся сделать правильный выбор.

Именно эту мою гибкость и заприметили в политотделе, да в отделе пропаганды. Хорошо разбираясь в истории нашего государства, начиная со времён царя Гороха, я отлично понимал, что за одно и тоже деяние, можно было взлететь до небес, а можно было попасть под гильотину. Разница была ощутимой, но реальной. Сколько великих полководцев нашего уже времени оказалось в лагерях на Северах, да на Калыме. Они, как мановению волшебной палочки, превращались из героев нашего времени в изменников Родины и врагов народа. Именно там я и узнал об участи отца того парня, который должен был жениться на моей Ане. Его тоже арестовали и, как врага народа расстреляли, лишив всю семью привилегий, повесив на них всех ярлык врагов народа. В этом случае Ане, да и мне повезло, а сколько истинных большевиков и патриотов своего Отечества полегло от рук НКВД.

После того, как нашего политрука арестовали, на его место назначили его зама, по фамилии Гайдай! Звали его Пётр Абрамович, а родом он был из Одессы. Чистейшей воды еврей, но очень доброжелательный и отзывчивый человек. В звании он был, как и Попов, капитан.

Вызвав меня к себе как-то после завтрака, когда вся наша батарея отправилась на позиции повышать боевую готовность. Прибыв к нему, я доложил об этом, и застыл возле порога, ожидая разговора.

– Проходи, Павел Харитонович! – произнёс он и выкатился из-за стола, так как был похож на колобка.

Сам маленького роста, весь кругленький, и к тому же абсолютно лысый, как колобок. Его, собственно, все и звали в полку Колобком.

Подойдя ко мне, он положил свою руку мне на плечо и, улыбнувшись, повёл к своему столу и усадил на стул.

– Я хочу у тебя спросить, Павел Харитонович, как ты смотришь на то, если партком полка будет тебя рекомендовать стать членом нашей родной, коммунистической партии? – спросил он, внимательно рассматривая меня почти в упор.

От неожиданности я даже поднялся с места, и, покраснев, опустил голову, уткнувшись взглядом в пол. Потом пересилив себя, волнуясь до предела, я поднял голову и посмотрел капитану в глаза.