Вектор ненависти

Они вышли из ресторана, и Виктор, сославшись на срочные дела, быстро распрощался и ушёл. Вяльцеву тоже нечего было здесь делать, но очень хотелось продлить радостное настроение, и он пустился бродить по торговому центру, бесцельно заходил в бутики, брал красивые товары, вертел в руках и клал обратно. Это создавало у него иллюзию обладания дорогими предметами. Проходя мимо турагентства, он вдруг решил зайти и поинтересоваться турами в Рим или в Париж, сделал было шаг ко входу, но одумался и прошагал мимо.

Возвращаясь домой пешком, он радовался, глядя на предвечернее солнце. Холодный ясный день, безоблачное эмалевое небо, хрустальный, как будто звенящий воздух, – всё напомнило Вяльцеву другой осенний день, случившийся много лет назад, когда он, ещё школьник, возвращался откуда-то домой, и так же слепили снопы солнечных лучей, отражённые окнами. Забылось, откуда он шёл (из гостей? с прогулки?). Забылось, что вообще произошло в тот день. Всё забылось, что было не важным, – запомнились лишь бодрящая осенняя прохлада, яркий солнечный свет и упоительная радость оттого… Андрей даже сам не помнил – отчего…

Придя домой, он ещё некоторое время пребывал в блаженном веселье, а потом радость незаметно притупилась, ослабела, подступило уныние, засасывавшее в трясину депрессии.

Вяльцев осознал, какая пропасть – денежная, социальная – зияет между ним и Виктором. Учившиеся в одной группе, сидевшие в одних аудиториях и сдававшие одни экзамены (и получившие одни дипломы), они теперь находились так далеко друг от друга на жизненной шкале, что осознавать это неравенство Вяльцеву было очень тягостно. Причём особую горечь вызывал не успех Грузинова – успех, хочется думать, не такой уж и грандиозный, – нет, горько Вяльцеву было от собственной неудачи. «Я хочу прожить жизнь так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», – заявлял молодой Кинчев, один из рок-кумиров школьника Андрея Вяльцева. И тогда для счастья нужно было просто жить, вовсе ни к чему не стремясь. А потом наступила обманчивая пора якобы бесконечной, якобы вечно длящейся молодости, когда вообще казалось, что «бесцельно прожитые годы» – это с другими, это точно не с нами, потому что мы юные, потому что у нас такой запас жизненных сил, что даже регулярные студенческие попойки не скинут нас с копыт. И хотя Андрей за всё время учёбы в вузе напивался всего два-три раза, но вполне разделял общее отношение к жизни: молодость – вот она! А «бесцельно прожитые годы» – это вообще что такое? А у нас ещё столько лет впереди, живи да живи, всё успеем, можно никуда не спешить.

Молодость закончилась как-то неприметно – никакой разделительной черты. Так что было не ясно, всё ли ещё впереди – или чего-то уже никогда не вернуть? Но вроде бы не происходило ничего непоправимого, жизнь тянулась, пусть уже и не такая насыщенная, как раньше. Впрочем, иногда чего-то недоставало, чего-то, что уже имелось у других: денег, машины, отдыха в Турции. Однажды на школьной линейке стало невыносимо тошно от песенки Шаинского. Тогда-то и раскрылся смысл слов «мучительно больно за бесцельно прожитые годы», такой невыносимо замогильный смысл, что и меломану Кинчеву, пожалуй, невдомёк было.

Не имея возможности съездить в Версаль или в Рим, Вяльцев всё-таки кое-где побывал: объехал Золотое кольцо, несколько раз посещал Питер и окружающие его дворцово-парковые городки-резиденции. Убеждал себя, что раз в советское время, при закрытой границе, граждане путешествовали так, по Союзу, то и ему, Вяльцеву, грех на судьбу жаловаться. Вон, ходят толпами японцы да немцы, издалека приехали нашими достопримечательностями полюбоваться. А ему для этого даже из страны выезжать не нужно. Ладно уж, проживём без Лувра и Колизея.

А время уходило, ровно и неприметно. Как-то так получилось, что семьи Вяльцев не создал, жил один в квартире, оставшейся от рано умерших родителей. Из школы, куда после вуза устроился работать, пока ничего лучше не подыщется, так и не ушёл: тоже как-то так получилось. У него всё в жизни «как-то так получалось». И всё выходило не так, как хотелось бы. Хотя уже ничего особо и не хотелось.

И вот, вспоминая встречу с Грузиновым и бессильно завидуя ему, Вяльцев понял, что когда-то что-то сделал неправильно – или не сделал вообще. Что пошёл по неверному пути и, слишком рано став Андреем Александровичем благодаря учительскому статусу, так ничего толком и не добился. Вместе с молодостью минуло время возможностей, которые, если они не появлялись сами, требовалось выискивать, выискивать, выискивать. Добывать из-под земли, а если нужно – то и из-под асфальта. Добиваться всего самому. Преодолевать трудности, преодолевать себя – самую главную трудность. Нужно было!.. Нужно было… А теперь!.. А теперь…

Вяльцев ещё раз подумал о Грузинове, о преуспевшем Викторе Грузинове – и горло сдавил спазм. Выть, рыдать, реветь! Но Вяльцев лишь горько заскулил, подавленный осознанием собственной слабости.