Вели мне жить

— Но вы даже не пригубили, — усмехнулся он. В ответ она подняла бокал. На свету он отливал янтарным блеском. Кругом слышались разговоры, постукивали столовыми приборами. Небольшой ресторанчик был полон народу. Царило веселье, раздавался смех, официанты только успевали подавать вино. Полно офицеров — впрочем, их всегда много. Ван и здесь чувствовал себя как дома. Здесь ли, у неё в комнате, на вечеринках, — всё как всегда: очень мило. Может, разговаривают чуть громче, чем обычно, чаще покрикивают на официантов. Но это, скорее всего, последствие воздушной тревоги: налёт закончился, все почувствовали себя в безопасности. Всеобщее возбуждение усиливается теснотой, уютной обстановкой — зальчик небольшой, ресторан дорогой, всем кажется, что они знакомы друг с другом целую вечность. Официанты — сама учтивость. Да и Ван здесь свой человек — чем не лощёный молодой офицер после госпиталя, к тому же, сразу видно — аристократ: как округляет плечи, как растягивает слова!

Она держала в ладонях бокал, чувствуя, как пальцам её передаётся жар виноградных гроздьев и солнечных лучей. Выращен виноград давно, до войны, на материке, в другой части света, и тепло прошлых урожайных лет согревало ей руки.

Она снова подняла бокал. Ей подумалось о золотых виноградных гроздьях и вратах Кос^{82}. Так и есть — врата Кос.

— О чём замечталась, Маска?

— Об островах, вернее, об острове…

— Понимаю! Поедем со мной в Корнуолл.

Он и раньше предлагал ей. Говорил: «Вот закончится война, и вам с капитаном надо будет начать с чистого листа». Иногда советовал поспешить: «Вам нельзя здесь оставаться до следующего приезда капитана — это самоубийство». Она теперь это и сама видит: ей не пережить ещё одну его побывку. И всё же она хотела бы дождаться его в последний раз — и всё выяснить. То, что решить ничего не удастся и ситуация тупиковая, она, конечно, знала… И всё же настаивала: «Дождусь его в последний раз; если ничего не изменится, я приеду».

— Понимаете, мне нужно знать наверняка, — объяснил он. — Я не могу возвращаться один в пустой дом. А тут ещё Бэллентайн зовёт меня к себе в Ирландию.

— А вы хотите туда?

— Нет, — ответил он. — Я хочу остаться в Корнуолле.

Помолчав, добавил: «У меня две мечты: закончить оперу и начать роман с женщиной, какого ещё не бывало». И об этом он ей говорил. Да, она поедет в Корнуолл.

Сделав глоток вина, она сказала: «Я приеду в Корнуолл — обещаю. Я только дождусь, в последний раз, его приезда. Я не могу нарушить слово: когда он уезжал, я сказала, что обязательно дождусь его возвращения».

Некого винить: никто ни в чём не виноват. Кругом виновата одна война. В этом было что-то новое, небывалое — перестать отсчитывать от войны. Ван, молодой композитор, не считал нужным говорить о войне. Этого было достаточно, чтобы заинтересовать её и даже отвлечь от старой компании. Появились какие-то новые люди: Бэллентайн в Ирландии, де Мерофф, русский юноша, которого Ван устроил в комитет по цензуре, кстати, тоже друг Рико, — и что самое интересное, эти новые её заочные знакомые тоже далеки от войны. Нет, надо уезжать.

Белла ни при чём, не виновата она.

Плохо то, что в Лондоне снова появилась её мамаша, г-жа Картер. Она, наверное, примется опекать Беллу. В мои обязанности эти не входило. Да, Иван попросил меня присмотреть за ней, но вправе ли он был это делать? Ответственность лежит на Иване, а тот в Петрограде. Если б не Иван, разве Белла появилась бы в этом доме? Но какое отношение всё это имеет ко мне? Да никакого! И Рейф тут тоже ни при чём.

— Рейф не виноват.

— О чём ты, Маска?

— Так, думаю вслух. Никто ни в чём не виноват.

Она заметила, что бокал её пуст, и Ван придвигает к ней узкую довоенную бутылку рейнвейна. Это напомнило ей о том, как они с Беллой пили вермут, она тогда ещё сказала: «Пусть Рейф и решает». А на самом деле, решить ничего нельзя. Всё закручивается быстрее и быстрее, но конца и края не видно. Рейф по-прежнему перекладывает ответственность на неё: она — жена, ей и решать. Сложился заколдованный круг (или это зал плывёт перед глазами? Не может быть, я пью всего второй бокал), и вдруг, в какой-то момент, она поняла, что ничего не чувствует. Странное это ощущение, будто ты — неведомый космос, таинственный его луч, былых чувств нет, и ты, стоя на пороге, объявляешь громко: «Рейф, послушай, я встретила на лестнице г-жу Амез. Она поинтересовалась, где ты, где Белла…» И осекаешься на полуслове.

В тот момент в ней что-то оборвалось: ещё не взглянув на дальний угол комнаты, она знала — они целуются в постели.

Джулия не раз просила Беллу проявлять осторожность. Сколько раз советовала ей подняться к себе наверх, особенно если у девушек с военного завода выходной. Конечно, не так буквально, но всё же. Она действительно не хотела доводить ситуацию до скандала. Какое, в конце концов, имеет значение, где Белла с Рейфом развлекаются — в маленькой спальной Ивана или внизу в её супружеской постели?