Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ)

— Аббат де Фирмон, — радостно поняла Элиза, — тот, что исповедует сестру его величества. Друг дяди Теодора. И к нам он приходит, папа через него сведения передает. Кружным путем, конечно. Сначала в Рим, потом в Вену, оттуда — в Амстердам, к Джо. А потом в Лондон. Нас всех заочно к смертной казни приговорили, — Элиза невольно хихикнула, — и папу, и маму, и Маленького Джона, за то, что он в Австрии эмигрантов здешних привечает. Знали бы они…, - Элиза пошатала языком зуб:

— Скоро выпадет. Луидора теперь не дождаться, а вот сантим мама даст, наверное. И драгоценностей не осталось, только крестик мамин, и кольцо с алмазом. Остальное продали все.

Она вспомнила чистую, беленую каморку в Марэ, крохотное окошко, в которое были видны ноги прохожих, тепло камина и ласковый голос отца, что сидел в кресле у стола. Он говорил медленно, запинаясь, старательно произнося слова, а вот писать, не мог — пальцы разжимались, перо падало из рук. «И ходит плохо, — вздохнула Элиза. «С костылем, и только по комнате. Но все будет хорошо, папа совсем оправится, и мы уедем в Лондон».

Людовик почувствовал, как руки палача снимают с него шерстяной шарф и крестик, что висел на шее — простой, деревянный, на потрепанном шнурке. «Холодно, — поежился король. Вздохнув, он вспомнил лицо жены. «Ее не тронут, она все-таки женщина. И детей тоже — просто вышлют за границу, и все. Жалко, что я с ними не попрощался, но тогда бы я не смог, не смог сделать того, что надо. Я себя знаю, — он ощутил руку священника, что вела его вверх по лестнице и улыбнулся: «Я сам, святой отец, спасибо вам».

Наверху было зябко. Людовик оглядел запруженную людьми площадь и увидел ребенка, что сидел на плечах у какого-то мужчины. Белокурые, распущенные волосы шевелил ветер. «Как у Марии-Терезы и Луи, — подумал король. Сам не зная почему, подняв руку, он перекрестил девочку.

Палач шепнул: «Позвольте, сир, надо распахнуть воротник рубашки».

Людовик обернулся и спросил, глядя в серые глаза: «Братец, ты мне скажи — об экспедиции Лаперуза так ничего и не слышно?»

Палач покачал головой и развел руками. «Пропали, — горько подумал Людовик, чувствуя холодный ветер на шее. «Франция все равно будет ими гордиться. А мной?»

Он подошел к гильотине и внезапно, громко проговорил: «Я умираю невиновным». Голос — низкий, сильный, разносился по площади, и король понял: «На мосту, наверное, и то слышно. Там тоже люди. Вот и хорошо».

— Я умираю невиновным, — повторил он. «Я прощаю тех, кто обрек меня на смерть, простите и вы их. Я говорю вам это, готовясь предстать перед Богом. Я молюсь о том, чтобы Франция больше не страдала».

Элиза, широко открытыми глазами смотрела на то, как короля привязывают к гильотине. Аббат де Фирмон перекрестил его: «Иди на небеса, сын святого Людовика».

— Дети, — еще успел попросить король. «Господи, убереги их от горя и несчастий, прошу тебя».

Лезвие гильотины упало, толпа ахнула, раздались крики: «Да здравствует Республика!». Палач, подняв отрубленную голову, указывая на кровь, что капала вниз, крикнул: «Смерть тиранам!»

Высокий, тонкий юноша в простом сюртуке быстро покрывал листы блокнота стенографическими крючками. Констанца прервалась и подышала на пальцы:

— Это будет сенсацией. За такую книгу издатели передерутся. Я видела все — штурм Бастилии, штурм Тюильри, заседания Национальной Ассамблеи, казни…, Что папа с Изабеллой понимают, просят меня вернуться домой, потому, что тут опасно. Одно слово — не журналисты. Даже если война с Англией начнется — никуда не уеду. Дядя Джон остался, и Марта, и Элиза, и Теодор. Тем более тут Антуан, — она ласково улыбнулась и услышала рядом восторженный голос: «Мсье, вы репортер?»

— К вашим услугам, — поклонилась Констанца, мгновенно оглядев некрасивую, угловатую, с темными глазами девушку. «Роялистка, сразу видно, — хмыкнула Констанца, — глаза заплаканные и крестик на шее. Простой, и одежда простая, не парижская. Но дворянка, речь правильная. Она мне может пригодиться».

— Мсье Констан, — девушка пригладила рыжие, коротко стриженые волосы. «Рад знакомству, мадам…»

— Мадемуазель, — провинциалка зарделась. «Мадемуазель Шарлотта Корде».

В библиотеке было тепло. Робеспьер, откинувшись на спинку кресла, перечитал ровные строки:

-Все те, кто, действиями или словами, поддерживает тиранию, а также все враги свободы. Все те, кому было отказано во французском гражданстве. Все те, кто был уволен или отправлен в отставку по решению комитетов Национальной Ассамблеи, ныне именуемой Конвентом, все бывшие дворяне, все родственники (мужья, жены, дети, родители, братья и сестры) тех эмигрантов или иностранных шпионов, в случае если они не выражали, — постоянно и открыто, — своей поддержки революции. А, также сами эмигранты, покинувшие Францию, начиная с 1 июля 1789 года, даже если они вернулись в пределы страны, — все перечисленные подлежат смертной казни по решению Комитета Национальной Охраны.