Лоуэлл опустился на табурет по другую сторону кровати. «Мы не можем это лечить, миссис Кардозо. Только так, - он махнул рукой, - даем хинин, единственное жаропонижающее, что у нас есть».
-Это похоже на тиф, - заметила Дебора. «Полковник Кардозо..., Мой муж, рассказывал мне, что, когда они отступали с войсками Наполеона из России, у них было много случаев. Он ухаживал тогда за больными и не заразился, - она задумалась. «Отчего появляется тиф?»
-У нее муж умирает, - удивился про себя Лоуэлл. «Всем бы врачам такое самообладание, как у нее. Почему мы не пускаем женщин в медицину, что за косность? Хотя бы надо разрешить им ухаживать за больными, это естественное, женское занятие».
-От скученности, грязи...- пожал он плечами.
-От грязи бывает гангрена, а не лихорадки, - Дебора все перебирала такие знакомые, горячие пальцы. «Значит, есть какое-то насекомое, которое переносит тиф. Как клещ, - она помолчала, - переносит эту болезнь. Только, в отличие от тифа, она не заразна. Потому что клещи не живут на человеке». Женщина потрогала запястье и посчитала пульс: «Замедлился».
Давид застонал, - едва слышно. Лоуэлл, поднявшись, помолчав, опустил голову: «Я вас оставлю, миссис Кардозо, с мужем..., Если что-то надо…, - он не закончил и вышел.
Дебора взглянула в темные, с покрасневшими белками, глаза. Она ласково коснулась покрытой сыпью щеки. Давид попытался отвести ее руку.
-Не заразно, - она погладила его по голове. «Это не заразно, милый. Не волнуйся, пожалуйста. Моя мама здесь, и Шмуэль тоже».
-Потом...- он разомкнул губы, - позови мальчика..., Я понял, Дебора, понял..., Это был клещ, как в Старом Свете, я просто не заметил укуса..., Голова очень болит, - Дебора увидела слезы у него на лице. Вытерев их, она сбросила туфли и прилегла рядом.
Дебора положила голову мужа себе на плечо. Поцеловав его, она услышала шепот: «Пусть сделают вскрытие, обязательно. Ты этим займись, ты ничего не упустишь. Все запиши и отдай Лоуэллу, пусть он опубликует..., Это важно...»
Она только кивнула и положила ладонь ему на грудь: «Сердце уже отказывает. Господи, только бы он не страдал, пусть тихо уйдет, пожалуйста. Пусть со Шмуэлем успеет попрощаться».
Она отвернулась к окну, чтобы не смотреть на лицо сына. Шмуэль сидел на постели, держа отца за руку. Лицо сына побледнело, губы дрожали. «Папа..., - сказал мальчик, - папа, милый, не надо, пожалуйста. Почему, почему так? - Шмуэль заплакал и зло, сквозь зубы, шепнул: «Я обещаю, обещаю, папа, я стану врачом и больше никто не будет умирать».
Давид чуть заметно, слабо улыбнулся: «Ты о маме позаботься, мой хороший, - он подавил желание закрыть глаза, и напомнил себе: «Дебора..., Прощения попросить...»
Он почувствовал ее рядом. Найдя знакомую ладонь, Давид еще успел сказать: «Так мало..., мало был с тобой..., Прости, милая».
-Я тебя люблю, - услышал Давид. Он вспомнил, как Дебора стояла, рядом с Элайджей, на носу корабля, что швартовался к амстердамской пристани. Темные косы развевал морской ветер, она была в простом, синем платье. Давид, увидев ее, замер: «Не бывает такого счастья». И сейчас она сидела- с прямой спиной, с гордо поднятой головой, как рысь на ее кинжале.
-Я тебя люблю, - повторила Дебора. Занавеска заколыхалась, Мирьям увела плачущего внука, и они остались вдвоем.
Дебора, прижавшись к нему, еще успела уловить, как он шепчет: «Шма». Давид, с облегчением, опустил веки и увидел заснеженную равнину. До него донесся лай собак, там, вдалеке, в сером мареве, медленно двигались какие-то тени. Все стало невыносимо ярким, залитым белым, беспощадным светом.
-Операционная, - понял Давид. «Только откуда этот свет, не бывает такого, это не свечи». Он взглянул на стол. То, что лежало на нем, двигалось, стонало, и было прикрыто холстом. Чья-то рука, - смуглая, сильная, так похожая на его собственную, - подняла простыню. Он еще успел крикнуть: «Нет!», а потом все померкло. Давид, взглянув в темные глаза врача, погрузился во мрак.
Дебора вышла на деревянные ступени и увидела мать со Шмуэлем. Она вдохнула весенний, сладкий воздух. Подойдя к ним, взяв сына за руку, женщина отвела его в сторону. Мальчик приник к ней, и, вздрогнул: «Мамочка..., А можно..., можно мы поедем домой? Пожалуйста. Папу надо там похоронить, где дедушка лежит».
Ворота госпиталя были открыты. Дебора, проводив взглядом прикрытую холстом телегу, обняв Шмуэля, серьезно ответила: «Нужно. Привезем папу в Амстердам, и там останемся. Я буду практиковать, ты- учиться...- она велела себе не плакать, и добавила: «Дядя Натан заменит папу, у тебя на бар-мицве. Хотя, - Дебора вздохнула, - его не заменить, конечно. Ты поплачь, милый, - она устроила Шмуэля на скамейке под ветвями дерева. «Поплачь, пожалуйста. Шиву мы здесь посидим, а потом поедем в Нью-Йорк и отплывем в Европу».
Мать шепнула: «Мы с Эстер обо всем позаботимся. Мужчины из похоронного общества придут, когда вы закончите. Натан позаботится о шиве, о молитвах..., Ты делай свое дело».
-Буду, - только и сказала Дебора.