Вельяминовы. Дорога на восток. Книга 2

В кабинете  приятно пахло сандаловым курением и кельнской водой. На драгоценный паркет была брошена шкура тигра. Николай, полюбовавшись  рыжими полосами, хмыкнул:

-Надо будет посидеть, посмотреть, - возможно, ли проложить железную дорогу к Тихому океану. Тигра, - император нагнулся и погладил шкуру, - оттуда привезли. Впрочем, - он потер подбородок, - что это я замахиваюсь на Сибирь? Сначала бы до Царского Села добраться. Англичане, значит, успешно провели первый рейс. Теперь  недалек час, когда они, - Николай посмотрел на большую карту мира, - по Индии рельсы проложат и по Африке тоже.

После смерти старшего брата в Таганроге ему доставили два письма. В первом Александр просил его позаботиться о семье Воронцовых-Вельяминовых. «Доносы на Петра Федоровича я читал, Nicolas, - писал император, - однако я уверен, что, даже если они правдивы, то полковник Воронцов-Вельяминов вступил в тайное общество только лишь по причине своей обеспокоенности нуждами России, и совершенно не склонен к действиям радикального характера».

Это письмо Николай сжигать не стал, а второе, - где император указывал на оставленный им в кабинете проект конституции, и указы о постепенной отмене крепостного права и введении свободы вероисповедания, - сжег. Вместе со всеми бумагами, что лежали в тайнике.

-Нечего, - пробормотал тогда Николай. «Страна не готова. Я позабочусь о том, чтобы во время моего царствования такого не случилось».

Он присел на край огромного, дубового стола, и взглянул на свой блокнот.

-Железные дороги, - Николай погрыз ноготь большого пальца. Мать всегда ругала его за эту привычку, однако император никак не мог отучиться. «Этот Кроу должен прийти. Он сейчас в России, его сын там, в Англии, известный инженер. Англичане..., - он вспомнил донос Шервуда о тайных обществах, что лежал в тайнике стола. «Шервуд тоже англичанин, - пробормотал Николай, - однако у нас воспитывался.  Все равно, не хочу я англичан сюда пускать. Тем более, что жена у этого Кроу с дипломатическим паспортом ездит. Зачем старухе, на седьмом десятке, дипломатический паспорт? Подозрительно все это. Еще шпионов сюда зашлют, с них станется. А железные дороги нужны. Ладно, - он вздохнул и внезапно улыбнулся, - посмотрим на то, как Евгения Петровна себя поведет».

Николай повертел в длинных пальцах карандаш, пытаясь унять дрожь в руках. Все эти годы он ничего себе не позволял. Она часто играла во дворце. Император, вдыхая запах жасмина, глядя на рыжие кудри, что щекотали ее белую шею, представлял ее себе обнаженной, стоящей на коленях, покорной, целующей его руки.

-Не сейчас, - велел он себе. «Если Евгения Петровна посвящена в дела мужа, то четырнадцатого декабря мы увидим, как заговорщики пытаются поднять восстание. И потопим его в крови, конечно. Она ко мне сама приползет, будет молить, чтобы мужа ее простили. Простим, конечно, и сгноим в Сибири, а она станет моей.  А если она и не посвящена, все равно сгноим».

-Вот и получается, - Николай легко соскочил со стола и полюбовался собой в большом зеркале, - что нет выбора у Евгении Петровны. Как и у Пушкина, - он взял свой блокнот и прочел: «Вызвать Пушкина из ссылки, поговорить наедине, стать его личным цензором».

-Что там Alexandre говорил? - Николай улыбнулся и гордо поднял голову. «Он будет эпиграммы на меня сочинять? Оды, Alexandre, хвалебные оды,  вот что я получу от Пушкина, понятно?  Он будет писать  только то, что я ему разрешу, как же иначе? Император должен заботиться о нравственности  подданных».

Николай подмигнул своему отражению. Посмотрев на хронометр, он застегнул мундир - пора было идти на концерт. Император вернулся к столу и набросал записку: «Бенкендорфу. Установить негласное наблюдение за квартирой его превосходительства отставного генерала, Федора Петровича Воронцова-Вельяминова и всеми, кто в ней проживает. Результаты докладывать лично мне».

Марта прошла мимо ограды  Летнего Сада. Свернув  к набережной Фонтанки, женщина взглянула на окна квартиры Воронцовых-Вельяминовых. Она была в невидном, темном шерсти салопе, с заячьим воротником и такой же шапке - потрепанной, низко надвинутой на лоб.  Снять каморку оказалось легче легкого. В трущобах у Апраксина двора никто не спрашивал паспортов, там смотрели только на деньги.

 Марта даже не знала, зачем она это сделала. Как и тогда, в Вашингтоне, перед убийством Дэниела, она чувствовала что-то странное, неприятное, заставлявшее ее быть особенно осторожной. Ее ломаный русский ни у кого не вызвал удивления. Марта  быстро перешла на немецкий язык. Хозяйка квартиры, - разделенной на  маленькие клетушки, - махнула рукой: «Чухна. Из Ревеля, что ли? Из Ревеля? - громко, будто разговаривая с глухой, повторила хозяйка. Марта угодливо кивнула.