в крохотное, зарешеченное окошко, устроенное под самой крышей, просачивался свет белой
ночи. Петя замер.
-Я был дурак, - сказал себе Петя. «Оптический телеграф - это ерунда, прошлый век. Его еще
древние греки использовали. Мы перестукивались, и с Павлом Ивановичем, и с Луниным, что
слева от меня сидел. Надо использовать для связи электрические сигналы. Каждая буква алфавита
заменяется набором точек и тире. Длинные и короткие удары, вот и все. Остается продумать
механизм их передачи по проводам, - Петя оглянулся, - возок уже тронулся, - и рассмеялся: «Какой
карандаш, какая бумага? Ладно, - велел он себе, - пока запоминай, а потом, будем же мы где-
нибудь останавливаться? Там и достанешь все, что тебе нужно. Поработай, и подумаешь о
Женечке, так и быть».
Он привалился к стене возка и стал размышлять под еще медленный ход обоза, что уже выехал за
ворота крепости.
Кронверк был пуст, догорали костры. Пестель, посмотрев в окно, - после гражданской казни их
привели обратно в Алексеевский равелин, - вздохнул: «И попрощаться ни с кем не дали. А
генералы остались, будут смотреть на то, как нас вешать станут. Казалось бы, мы же офицеры -
могли и расстрелять».
В камере было тихо. Он, обернувшись, присев на койку, поднял глаза на человека, что устроился за
столом. «Я знаю, Павел Иванович, - смешливо сказал пастор, - знаю, что вы причащаться не хотите,
и настаивать не собираюсь».
Вечером комендант Сукин принес ему бумагу и карандаш. Пестель написал родителям, а потом,
откинувшись к стене, закрыв глаза, стал вспоминать ее. «Я виноват, конечно, - горько сказал себе
он, - виноват перед Жанной. Я перед всеми виноват. Если я взял на себя ответственность, так надо
было становиться единоличным руководителем. Один бы сейчас и расплачивался. А так дети
отцов своих лишились. Люди, что за мной пошли, на каторге сгниют. Виноват, - твердо повторил
Пестель и взял еще несколько листов.
Жанне он написал просто - что любит ее, любил всегда, с того самого мгновения, что увидел ее в
гостиной Воронцовых-Вельяминовых. Написал, что он благодарен, за то счастье, что испытал
рядом с ней, и просит прощения за свои ошибки. «Живи в радости, любовь моя, - закончил
Пестель, - и знай, что в свою последнюю минуту я буду видеть тебя такой, как я тебя помню, такой,
как ты останешься для меня, Жанна».
Он отложил карандаш и услышал ее шепот там, ночью, в жаркой каморке корчмы. Пестель вдруг
улыбнулся: «Да, я ей сказал, что виноват, виноват перед ней, за то, что было в Мотовиловке. Я не
имел права так поступать. А она обняла меня, и ответила: «Даже самые сильные люди иногда
бывают слабыми, Пестель. Я тоже. Вот как сейчас - я хочу побыть слабой. Не оставляй меня».
-И я тогда ответил: «Никогда не оставлю, Жанна». Он все сидел с закрытыми глазами: «А вот
пришлось».
Со вторым письмом было труднее. Он даже не знал, кому пишет - сыну, или дочери.
-Да какая разница, - понял Пестель. «Жанна, конечно, была права, а я, дурак, еще ревновал ее.
Если бы она меня не любила, она бы просто ушла, вот и все». Он писал медленно, обдумывая
каждую фразу.
-Попрошу Жанну, чтобы отдала ребенку, когда он вырастет, - решил Пестель. Ему почему-то все
равно казалось, что это будет девочка.
Он написал о восстании, написал о том, что понял - такими мерами не изменить общественный
строй, необходима долгая и кропотливая работа, над самосознанием рабочих и крестьян. Пестель
писал о том, что все граждане страны должны быть равны перед законом, о том, что надо
искоренить сословную, имущественную, и религиозную дискриминацию. «Политическое
завещание получилось, - невольно улыбнулся Пестель. «Я же ребенку своему пишу. Что делать,
если я считаю важным для него знать о моих взглядах. Вот еще что, - он подумал и приписал: «Но,
то, что мы посеяли, взойти должно, и взойдет непременно».
-Милая моя девочка, - невольно написал он, и, остановившись, не стал исправлять. «Милая моя
девочка! Я очень любил твою мать. Если бы наша жизнь сложилась по-другому, я был бы счастлив,
провести с ней все те дни, что мне отмерила судьба. Поэтому я прошу тебя - не бойся любить, и
знай, что только это чувство дает нам силы жить, и двигаться дальше, для того, чтобы мир вокруг
нас изменился к лучшему. Любовь побеждает все. Твой отец, Павел Пестель».
Рейнбот сразу согласился взять письма и только кивнул: «Что вы, Павел Иванович, даже говорить
не о чем. Не волнуйтесь, я их почтой отправлять не буду. Пошлю с надежным человеком в
Германию, а оттуда они до Брюсселя доберутся».
-Спасибо, - вздохнул Пестель. « Причащаться я не буду, а вот если бы вы мне почитали, - он
взглянул на Евангелие, что лежало на столе, - я бы вам был благодарен, герр Рейнбот».
Пастор взглянул на него: «Вот же самообладание, через полчаса их на виселицу поведут, а он со
мной беседует так, как будто мы на светском приеме встретились».
Синие, такие синие глаза все улыбались.