Маша взмахнула ресницами, будто бабочка крыльями, и Степан поразился, какие у нее чернющие, чернее ночи, глаза.
— Очень! Я там в первый раз днем на улицу вышла, так все только ночью, и то ненадолго, потому что опасно. Только холодно там, река большая вся во льду, как Волга в Астрахани. У нас в горах тоже снег есть, он весь год лежит. Ваша милость, а вы меня не прогоните? Я могу мистрис Доусон помогать, она дала мне уже посуду обеденную помыть и похвалила, сказала, что я аккуратная. Я еще готовить умею…
Услышав подозрительное шмыганье, Степан вдруг разозлился неизвестно на кого.
— Никто тебя никуда не прогонит и нечего мне тут сырость разводить. Как я в море уйду, будешь тут жить, а потом придумаем что-нибудь. И не называй меня «ваша милость», зови Степаном. Ну или Стивеном, если хочешь.
— Вот так, — мистрис Доусон перевернула на большой сковороде шипящий бекон. — Чтобы хрустящий был — он так любит. Ты кофе сварила?
— Сварила, все готово, — Маша собрала на поднос завтрак. — А он часто в море уходит?
— Да он больше времени в море проводит, чем на суше. Когда мистер Питер вернется, повеселее станет, говорят, он жену из Москвы везет, знаешь ты ее?
— Нет, — вздохнула Маша. — Питер рассказывал, какая она красивая и смелая, на мечах умеет драться. А я трусиха, даже на улицу боюсь выйти.
— Как же тебя в гарем-то угораздило попасть? — сердобольно спросила кухарка.
— Отец дань туркам не заплатил. Мы в горах бедно жили, у нас только и были, что овцы. — Маша сосредоточенно протирала серебряный кофейник.
— А-а, так вы вроде шотландцев здешних, что на севере живут. — Мистрис Доусон разложила бекон по тарелкам.
— Овец забрали, а денег все равно не хватало, меня и взяли. Мама плакала, но если бы отец меня не отдал, его самого увезли бы и посадили в земляную яму, а кто тогда семью кормил? — по-взрослому рассудительно вздохнула Маша.
— А как же ты, девонька, ухитрилась себя сохранить? — не сдержала любопытства кухарка.
— Наместник сказал, что я слишком тощая, он таких не любит, меня хотели снова продать, но не успели. Отряд из Астрахани на крепость напал. — Не успев договорить, Маша с удивлением почувствовала, как строгая ворчунья мистрис Доусон привлекает ее к себе.
— И ничего ты не тощая, все, что надо, на месте. А на улицу придется научиться выходить, нечего людей дичиться. Пойдешь сегодня на рынок со мной. И реветь прекращай. Такие глаза, как у тебя, нельзя слезами портить. Цены ты себе не знаешь. Ну, что стоишь, неси завтрак его милости, остынет все!
Степан быстро привык к Маше. Маленькая, изящная, черноокая и чернокосая, она с утра пораньше разжигала в столовой камин, а когда он вставал, накрывала завтрак. Кофе, сваренный ее руками, был изумителен на вкус.
Воронцов договорился со священником церкви святой Елены, что стояла наискосок от дома Клюге, и Маша ходила к нему каждый день заниматься английским. Русскому он учил ее сам.
По вечерам они сидели у огня, и Степан терпеливо просматривал ее тетрадки, исправляя ошибки.
Однажды она попросила, чтобы он разрешил ей читать вслух по вечерам, а сам поправлял ее, когда она будет ошибаться в произношении. Он дымил трубкой, уставившись на языки пламени в камине, и слушал мелодичный голос, читавший по-русски Псалтырь.
— А вы видели рыб морских? — Маша перевернула страницу и ткнула пальцем в картинку. Или змия, как тут написано?
— Змия не видел, врать не буду, а китов видел и даже охотился на них.
— Расскажете?
Она заворожено слушала Степана, чуть приоткрыв вырезанный изящным луком рот. Он отвел глаза, но получилось почему-то не в сторону, а на тускло поблескивающий медный крестик. Совсем сдурел, одернул себя Воронцов, она дите совсем еще.
— А вы скоро уйдете в море? — как-то вечером спросила Маша, накрывая на стол к обеду.
— Месяца через три, как корабль починят.
— А что с ним случилось? — девушка неловко пыталась открыть бутылку вина.
— Оставь, я сам, — Воронцов взял у нее бутылку, их руки соприкоснулись. Оба замерли в замешательстве, но Степан тут же заставил себя непринужденно продолжить разговор. — Нас в океане шторм потрепал, что могли — сами залатали, но все равно пришлось в сухой док вставать. Хочешь вина? Принеси себе бокал.
— А можно? Я никогда не пробовала раньше.