Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— И все же, как вы узнали? — Петя взглянул на него.

— Да у тебя на лице все написано, милый мой Корвино, — Джон опустился в кресло. — Давай, рассказывай мне про ди Ридольфи.

Всадники поднялись на холм, к старинной башне грубого камня.

Дорога вверх шла среди свежей, зеленой травы, и серебристых олив. Перед ними лежала январская Тоскана — ровные ряды виноградников, охряные крыши деревень, блестящие в закатном солнце ручьи. Небо было нежнейшей, ангельской голубизны с рваной, ванильной дымкой облаков, постепенно окрашивающихся брусничной краской заката.

Каштановые, светящиеся рыжим цветом, на солнце локоны Изабеллы выбивались из-под бархатной охотничьей шапочки.

Она спешилась и подошла к обрыву.

— Синьор Пьетро, — вдруг сказала она, не оборачиваясь, — есть ли что прекраснее моей страны?

— Только рай, ваша светлость, — улыбнулся Петя, — но, поскольку мы туда попадем еще не скоро, — если вообще попадем, — то Бог, в его милости, дал нам Тоскану.

— Вы поэтому вернулись? — она все еще не оборачивалась.

— Нет, — сказал он. «Нет, ваша светлость. Я вернулся, чтобы увидеть вас».

— Ну вот, — ее голос чуть задрожал, но тут, же снова стал спокойным, — вы увидели. Можете ехать обратно в Рим, или куда еще вы там собирались.

— Нет, — сказал Воронцов и положил руки на ее плечи. «Никуда я сегодня не поеду, Изабелла».

Она все еще смотрела вдаль, на заходящее солнце.

— Но потом поедешь? — женщина повернулась, и у него защемило сердце от нежности, — ее карие глаза чуть припухли, и на них еще блестели слезы.

Глядя в них, он не мог солгать.

— Потом, — он вздохнул, — да. Так надо.

— Я знаю, — спокойно сказала герцогиня. «Догадалась. Ну что ж, — она улыбнулась, — я буду ждать тебя, Пьетро. Столько, сколько придется».

— Обними меня, — попросил Воронцов и почувствовал, — совсем рядом, — ее запах — ветра и весенних, расцветающих роз.

— Пойдем, — сказала Изабелла, кивнув на башню.

Он не верил, не мог поверить тому, что происходило сейчас. Она наложила засов на тяжелую деревянную дверь, и повернулась к нему.

— Когда я тебя увидел, — сказал вдруг Петя, — я подумал, что никого иного мне в жизни не надо.

— Я тебя старше, — вдруг сказала женщина.

— Мне наплевать, — грубо ответил он. «Мне наплевать на это, на Орсини, на папу римского, на тосканское герцогство и английскую корону. Я хочу жениться на тебе, и женюсь, хоть бы для этого пришлось перевернуть весь мир, понятно!»

— Не кричи, — рассмеялась Изабелла.

Он тоже усмехнулся. «Прости. Я сюда ехал и все представлял себе — как красиво я встану на колени и признаюсь тебе в любви».

— Нет, — покачала головой женщина. «Ты не из тех, кто любит, стоя на коленях, Пьетро».

Он погладил ее по теплой щеке. «Вот видишь, ты все про меня знаешь. Возьмешь меня таким, каков я есть, Изабелла?»

— О да, — медленно сказала она. «Потому что мне тоже, Пьетро, не надо никого иного — только тебя». Она поднесла к губам его левую руку и спросила: «Очень больно было?».

Он кивнул. «Я был один и боялся, что умру».

— Ты никогда больше не будешь один, — шепнула женщина и вдруг ахнула — он прижал ее к себе, сильно, так, что у нее перехватило дыхание. «Да, — сказал он, — наконец-то».

На рассвете он вернулся на постоялый двор, и, не раздеваясь, бросился на кровать. Все вокруг пахло свежими розами. Розами, и — он поднес руки к лицу, — мускусом. Он вдохнул ее запах и вдруг застонал, уткнувшись в подушку — представив себе ее здесь, рядом, подумав о том, что она шептала ему ночью, этой ночью, когда над холмом взошла полная, низкая луна, когда летучие мыши метались быстрыми тенями среди олив.

Когда солнце стало появляться на горизонте, она чуть коснулась губами его виска: «Пора».

Он услышал шуршание шелковых юбок и рассмеялся, не открывая глаз: «Ненавижу, когда ты одеваешься».

Воронцов поднялся на локте и, посмотрев на Изабеллу, сказал: «Иди сюда». Она присела рядом, и Петя стал аккуратно заплетать ей волосы. «Я приеду, как только получится», — сказал он, вздохнув. Она только грустно улыбнулась и потерлась щекой о его ладонь:

— Писать нельзя?

— Нельзя, — ответил он. — Прости.

Сейчас он вдруг поднял голову и потянул к себе перо и бумагу. Он сначала написал что-то из Петрарки, по памяти, но потом разорвал записку — невозможно было чужими словами говорить о своей любви. Когда он закончил, он перечитал сонет еще раз, и усмехнулся — это было плохо, очень плохо, но это было свое.

Он подписался: «Tе amo» и запечатал письмо.

Степан вытащил шлюпку на белый песок и оглянулся — над морем вставал рассвет. С прошлого года тут ничего не изменилось — он внезапно подумал, что этот остров, — что бы ни происходило там, в большом мире, — всегда останется таким же уединенным и безлюдным.

Он вымыл руки в маленьком пресном ручье и пошел вглубь острова. Хижина была все такой же крепкой — уж что-что, а топором он владел на совесть. Каждый год ему казалось, что внутри до сих пор пахнет Беллой — цветы в летнем солнце, но, конечно, это был просто мираж — как те, что он видел в своем единственном арктическом походе.