Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— А что, Федор Федорович, — обернулся царь к окольничему, — пили мы, ели, рядную запись слушали, про приданое, что ты невесте даешь, нам все известно, а самой девицы-то и не видели? Не положено так, не по отеческим заветам невесту-то от глаз людских скрывать, — государь усмехнулся. «Неужто ты боярину Вельяминову залежавшееся добро спихиваешь, дочка у тебя, что кривая, али косая какая?».

Окольничий побагровел, и махнул рукой жене. Та быстро, кланяясь, вышла из палат.

— Царь-батюшка, — умильно проговорил Нагой, — разве ж бы мы жениху такому посмели что дурное отдавать? Сейчас приведет жена моя Марью, не обессудь, девка молода, людей и не видела еще, семнадцать лет ей всего лишь».

Иван Васильевич, улыбаясь, ответил: «Ну, как вон Федор мой, — он указал на блаженно дремлющего младшего сына, женится, тогда мы боярыню Вельяминову к жене его возьмем, Ирине. Так что пусть привыкает».

— Спасибо, государь, — окольничий расплылся в широкой улыбке.

Дверь чуть скрипнула и Марья робко, подталкиваемая матерью, вошла в крестовую палату.

— Поклонись, — зашипела сзади боярыня Нагая, но царь прервал ее: «Тут нам надо кланяться, Анна Васильевна, о такой красе разве что в сказках сказывают».

— Да, — кисло сказал старший сын царя на ухо Матвею, — знал бы я, боярин…

Матвей, глядя на свою невесту, только победительно улыбнулся.

Марья смотрела на него поверх голов тех, кто собрался в горнице, и глаза ее сейчас были не серыми, а того удивительного, неуловимого цвета, что иногда бывает в грозовом небе.

Сапфировое, тяжелое ожерелье лежало на высокой груди, закрытой шелковым опашенем цвета голубиного крыла. Из-под расшитого крупным жемчугом кокошника чуть виднелись вороные, мягкие, уложенные на затылке косы.

Она была вся тонкая, ровно струна, прямая, и стояла, гордо вскинув вверх острый подбородок, чуть улыбаясь алыми, пухлыми губами.

— Господи, — вдруг подумал Матвей, — и она ведь любит меня». Он на мгновение представил себе Марью там, на Воздвиженке, в полутьме опочивальни, на кружевных подушках, с разметавшимися по кровати локонами, и заставил себя глубоко вздохнуть.

Марья поклонилась мужчинам и сказала звонким, красивым голосом: «Благодарим вас, бояре, что за нашим столом сидели, а мы завсегда слуги верные твои, государь».

Иван Васильевич потрепал девушку по щеке, — та зарделась, — и обернулся к Нагому:

«Красен сынами ты, окольничий, да и дочь у тебя хороша, вырастил на славу».

— Ваня, — вдруг очнулся младший сын государя, провожая глазами Марью. «Это моя невеста?».

— Нет, Федор Иванович, — спокойно, сдерживаясь ответил ему Борис Годунов, — твоя невеста, — моя сестра, Ирина Федоровна.

— А почему не эта? — капризно спросил Федор, указывая на Марью. «Хочу эту!».

— Это невеста Матвея Федоровича, — морщась, как от боли, объяснил ему старший брат. «Она и сговорена уже, Феденька, мы ж тут ради этого и собрались».

— Жалко, — обиженно выпятил губы Федор, и Борис Годунов, вздохнув, вытер ему слюни дорогим платком.

Когда разъезжались, на Москву уже пал тяжелый, жаркий сумрак конца лета. Скрипели колеса возков, переругивались конюхи, с Дмитровки был слышен дробный стук копыт, а Матвей стоял, прислонившись к бревенчатой стене кладовой, и ждал.

Она появилась, будто сотканная из вечернего, неверного света и глаза ее сверкали, как у кошки.

— Марья, — только и мог сказать он. «Марья, счастье мое…»

— Матвей Федорович, — она дышала легко, так, что даже не шевелились крупные камни ожерелья. «Господи, — вдруг сказала она, — да я весь день ждала, как я вас увижу».

Матвей нежно взял ее за руку, и притянул к себе. Он вдыхал запах яблок, и все никак не мог насытиться ее свежестью.

— Матушка заметит, что у меня губы распухли, — оторвавшись от него, смеясь, сказала Марья, — что я ей скажу?

— Что с мужем будущим целовалась, — ласково ответил Матвей, и, почувствовав под пальцами ее кожу — тонкую, гладкую, словно шелк, шепнул: «На-ка, это тебе».

Марья опустила лицо в целый сноп цветков троичного цвета — серо-синих, как ее глаза.

«Пахнет-то как, — сказала она глухо, — ровно как в раю».

Матвей коснулся губами мягких, еще теплых, напоенных летним солнцем волос, и обнял ее — всю, чувствуя, как под его ладонями бьется сердце Марьи.

— Или на дворе кто? — окольничий зевнул и высунулся в окно. В крестовой палате, после вчерашнего сговора, было убрано, столы накрыты обыденными, потрепанными льняными скатертями.

— Да нет, — прислушалась Анна Васильевна, оторвавшись от вышивания. «Помстилось, да и кому ехать-то — Матвей Федорович в подмосковную отправился, там сейчас женские горницы в порядок приводят, чтобы к венчанию все готово было.

— А Михайло с Григорием спят еще, пусть отдыхают, — ласково закончила жена, — все ж с войны вернулись. К обеду и встанут только», — она тоже зевнула и перекрестила рот.

— Нет, — муж встал, — точно, ворота скрипят. Кого это…? — он внезапно побледнел и обернулся: «Царь!»

Иван Васильевич зашел в крестовую палату, опираясь на резной, изукрашенный рыбьим зубом посох.

— Встань, — поморщился он, увидев бухнувшегося на колени Нагого. «Говорить с тобой хочу, боярин».