Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Ты, боярин, человек крепкий не по годам, могучий, однако все под Богом ходим. Конечно, может так случиться, что мы с тобой аредовы веки[2] проживем, а может и так, как с одним моим дружком давеча приключилось — пришел домой из лавки, прилег отдохнуть, да и не поднялся. А ему и пятидесяти не исполнилось. Тут же долговые расписки появились, вдова рыдает, сирот семеро по лавкам… — Никита горестно вздохнул.

— Ты к чему клонишь, Никита Григорьевич?

— К тому, что дочь у меня одна и внучка тоже единственная. Ты сейчас на войну уйдешь, я тоже. Вона Ладога, — указал Судаков себе за спину, — заберет, да и не отдаст.

— Федосья с Марфой по моей духовной не обижены, ты ведь читал запись.

— Бумага, Федя, она бумагой и остается. Коли тебя на свете не будет, ты уж не серчай на меня, думаешь, Матвей твой так и отдаст вдове твоей да дочери все, что им причитается? — жестко спросил Судаков.

Федору вспомнились слова, брошенные когда-то в сердцах сыну в горнице у Воронцовых.

«Что трус ты, сызмальства твоего знаю, но не думал, что ни совести ни чести не имеешь».

— Может и не отдать, — нехотя признал он.

— Ну вот, а ни ты, ни я из могил не подымемся, чтобы ее защитить. Тако же и царь. Матвей, слыхал я, в полюбовниках у него ходит? — исподлобья взглянул Никита Судаков.

По лицу Вельяминова заходили желваки.

— Да ты охолони, боярин, — похлопал его по плечу тесть. — Дело известное, шила в мешке не утаишь. Матвей твой пусть с кем хочет, с тем и блудит, мне сие неважно, однако навряд Иван Васильевич его обижать станет, так?

— Выходит, что так.

— То бишь забота о твоей жене и дочери на мои плечи ложится. Коли ты с войны не вернешься, а я жить буду, в том разе не переживай, за мной они как за стеной каменной. А вот ежели я первым сгину, на этот случай придумал я кое-что.

Книга, которую Феодосия нашла в библиотеке у Клюге, называлась Ars Amatoria[3], и была запрятана за толстыми томами истории Геродота. Написал ту книгу римский поэт Овидий.

Дойдя до третьей части поэмы, она почувствовала, что щеки ее пылают. Хорошо, что Марфа еще не бойко латынь разбирает, подумала женщина, переворачивая страницу. Дальше ее встретили такие строки, что она смятенно оглянулась, хоть и знала, что рядом нет никого.

Мужа она не видела с марта, прошло пять месяцев с тех пор, как он уехал на север. Раньше они тоже, бывало, расставались надолго, Федор ходил на Казань, к низовьям Волги, в Астрахань, на границу Дикого Поля, но в Москве особо скучать некогда— то хлопоты домашние, то служба при царице, в Колывани же все было иначе.

Здесь она свободно ходила одна по улице, как в своем новгородском детстве. На Москве невозможно было себе представить, что замужняя боярыня куда-то пойдет одна — только со слугами, только в возке. И мужи московские опускали, завидев ее, глаза, упаси Боже встретиться взглядом с женщиной, ибо она есть сосуд соблазна. Здесь Феодосия чувствовала на себе совсем иные взгляды.

Она отложила книгу и задула свечу, улегшись, как любила, на правый бок, подложив руку под голову. Глаза, что виделись ей, — ровно стоял он сейчас рядом, — были серо-зеленые, и была в них не привычная спокойная уверенность, а тоска. Такая тоска, что хотелось птицей перелететь к нему и хоть немного, хоть чем, тоску ту отвести.

Феодосия заснула, и опять привиделся ей белый домик на сером утесе над морем. Она сидела у очага с прялкой и смотрела на огонь. Тепло и уютно в доме, будто и нет за окном ветра, не свистит он в трубе, не громыхает ставнями. Она улыбнулась вошедшему темноволосому мужчине. То был муж ее, отец ее детей — и того, что сейчас мягко бился под сердцем, — но не Федор. Она встала ему навстречу, обняла. У него были сухие, жесткие губы, пахло от него солью, ровно море заглянуло к ним на огонек.

Феодосия рывком села в постели. Тишина стояла вокруг, за стеной посапывала Марфа.

Подушка была мокрой от слез. Женщина тихонько вздохнула, перевернула ее и снова задремала, на этот раз без снов.

— Когда воевать-то пойдете? — спросил Никита Судаков у зятя, налаживая парус.

Тот нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Тоже мне тайна, чудак человек. — Никита хмыкнул. — Любая баба тебе скажет, что пока снег не выпал да реки не встали, конницу в Ливонию пускать не след — потонете в грязи.

Зимы там сиротские, льда крепкого до Святок не бывает, вот и выходит, что до января вы туда не тронетесь. Прав я?

— Прав, все так.

— Что ж, время еще есть. Сейчас у нас конец июля, посмотрим, как оно сложится. Бумаги, кои нужны тебе будут, в усадьбе лежат, в ларце. Ключ я тебе отдал. Давай, Федор Васильевич, обнимемся на прощанье.

— Спасибо тебе, Никита Григорьевич.

— Феодосию с Марфой береги.

Судаков вывел лодью на середину реки и помахал рукой. Поднявшись на галерею крепости, Федор смотрел, как уходит вдаль лодья по простору Ладоги — туда, где играла веселая, легкая волна.