Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

— Ты вот что, Григорий Никитич, — озабоченно сказала Федосья, — я Груне-то настоя дала, как отревелась она, сейчас спать будет, а потом уж ты не бросай ее, поговори с ней, я-то знаю, как это — вдовой остаться, — она вздохнула и, помолчав, закончила: «И там, в крепостце, нечего ей болтаться, пусть похоронит Василия, и сразу назад. Мы тут присмотрим за ней. Ну, с Богом, — Федосья перекрестила возок, и, прижав к себе Василису, улыбнулась: «Носом-то не хлюпай, мы с тобой теперь вдовы соломенные, мужиков ждать будем, так весна и придет».

— Смотри-ка, — Василиса прищурилась вслед удаляющемуся возку, — на нартах кто-то к нам едет. Мужские вроде. И олени у него хорошие, холеные, сразу видно — любит он их».

Федосья вгляделась, в снежную равнину, и ахнув: «Батюшка!», — бросилась прямо по сугробам навстречу отцу.

— Маловато этого вам до весны будет, — сказал Тайбохтой, оглядывая лабаз. Федосья посмотрела на стены, завешанные битой, мороженой птицей, на разрубленную тушу оленя:

«Так батюшка, сейчас Пост Великий пойдет, мяса нельзя, а рыбачить можно, проживем».

— Рыбачить, — пробормотал Тайбохтой. «Тут вас столько уже, что на реке и рыбы почти не осталось — ушла. Если и далее так будет, придется на север, или на восток кочевать — там тихо пока.

— Нет, Ланки, ты со мной не спорь, я уеду скоро, а ты сама не поохотишься — опасно это одной. А пока муж твой вернется, уж и весна настанет — не хочу я, чтобы вы тут голодали.

Так что собирайся, тут вокруг зверья много, поможешь мне, — отец заглянул в бочонок и улыбнулся: «Вот, вижу, правильно, заквасила, как учили тебя».

— Ягоды тако же, — сердито проговорила Федосья, показывая на туески, — как собрала, в воде держала, а потом уж и заморозила, как холодно стало.

— Волк-то твой лук свой оставил? — спросил Тайбохтой, уже выходя на двор.

— Конечно, — Федосья вдруг приостановилась и робко сказала: «Батюшка, вы уж простите, что благословения вашего не попросила тем летом, как замуж выходила».

— Да ладно, — отец чуть шлепнул ее. «Я тут поговорил с людьми, хвалят мужа твоего, смелый, говорят, и что обещает — то и делает. Правду мне сказали, что он до южных гор ходил?»

— Да, — девушка рассмеялась, — зверя там убил, невиданного, ирбиз называется. Как кошка, только большой очень зверь, серый, в темных пятнах.

— Видал я того зверя, — коротко ответил Тайбохтой, — осторожный он, так просто к нему не подберешься. Молодец твой муж.

— Вы там были, батюшка? Ну, на юге, — ахнула Федосья.

— Я много где был, — ворчливо ответил отец и подтолкнул ее: «Давай, еды-то нам возьми, до следующей луны уходим, надолго».

— Батюшка, — спросила Федосья, когда они уже выходили со двора, нагруженные мешками, — а почему вы у меня не живете? Ну, в избе.

— В чуме лучше, — рассмеялся Тайбохтой и постучал в ставню Василисы: «Давай, попрощаемся, я и сына ее посмотрю заодно».

Темные, длинные ресницы девушки задрожали, и она чуть слышно сказала: «Ну вот, теперь я одна тут с Никиткой останусь».

— Мы ненадолго, — уверила ее Федосья. «Мужья-то наши вона — только к Пасхе вернутся, а есть что-то надо. Тебе ж батюшка разрешение на мясо дал, как ты кормишь — вот ради тебя и охотимся. И, пока меня нет, ежели надо тебе чего-то — ко мне заглядывай, не стесняйся, изба не закрыта».

— Покажи сына-то, Васхэ, — ласково попросил Тайбохтой.

Василиса улыбнулась, и, подведя их к колыбели, ласково прошептала: «Спит мой медвежонок-то».

— Никитой по ихнему, — спросил вождь, — а по нашему как?

— Меми, — рассмеялась Васхэ. «Деда моего так звали».

— Да, помню я его, он уж старый был, как я в возраст вошел, — сказал Тайбохтой. «Ну, что, правильно назвала — как есть медведь, большой у тебя сынок, крепкий. Пусть хорошим охотником станет, как прадед его, как дед. Да и как отец тоже, — вождь улыбнулся и чуть погладил мальчика по русым, мягким волосам.

Василиса обняла Федосью и всхлипнула: «Ну, вы осторожней там».

— Да бояться некого, — рассмеялся Тайбохтой, — медведи спят, а волков вы распугали всех. Да и не будем мы на одном месте сидеть, кочевать будем».

Федосья перекрестила подругу и шепнула: «А ты не волнуйся, сие для молока плохо, спи да корми».

Василиса посмотрела на закрывшуюся за ними дверь, и, сев у колыбели, чуть покачивая ее, запела колыбельную — тихую, протяжную.

— А кто сие есть? — нахмурился Яков Чулков, стоя на вышке, смотря на то, как медленно открываются ворота перед двумя людьми в малицах.

— Федосья Петровна наша, с батюшкой ее, князем Тайбохтоем. Охотиться идут, — объяснил дружинник.

— Как же он в крепостцу зашел, остяк этот? — зловеще спросил Чулков.

— Так ваша милость, его милость князь, — охранник кивнул вниз, — с Ермаком Тимофеевичем самим договор о вечной дружбе заключил. Это ж он, Тайбохтой, под нашу руку остяков здешних привел.

Чулков помолчал и вдруг усмехнулся. «Ну, как вернутся, тако же их впустите, — велел он, и спускаясь вниз, добавил себе под нос: «А вот выпускать — это мы еще посмотрим».