Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Элияху потянулся за кафтаном, что лежал на лавке, и спокойно надевая его, сказал: «Где этот монастырь? Пойду, поспрашиваю, может, они там знают, что со Степаном случилось».

— Не надо бы этого, Илюша, — озабоченно сказал Татищев, — вон, смута какая в городе, Земский собор кричит, что, мол, царя в монахи постричь надо, да и самозванец тут неподалеку, говорят, в Коломенском уже. Мало ли что. Вы лучше тут сегодня посидите.

Завтра я вас в свою подмосковную усадьбу отвезу, там места глухие, безопасно. А оттуда уже и дальше двинемся, Степу мы найдем, обещаю.

Марья кивнула, и, взяв мать за руку, велела: «Вставай!». Та повиновалась и девочка, глядя на Элияху, блестящими глазами, сказала: «Я ее сейчас наверх отведу, в светелку.

Присмотришь за ней, пока я стирать пойду?»

— Да, — тихо ответил подросток, глядя на прямую, жесткую — только плечи чуть дрожали, — спину ребенка.

В открытое окно светелки были слышны далекие, слабые выстрелы и чьи-то крики. Лиза сидела на скамье, привалившись к стене, глядя на бесконечное, голубое, жаркое небо.

Марья лежала головой у него на коленях, и Элияху, гладя ее по косам, тихо сказал: «Ну не плачь, милая. Пожалуйста, не плачь. У тебя еще брат остался».

Девочка подняла мокрое лицо, и, задыхаясь, сказала: «Ты не понимаешь. Я ведь отца помню

, - немножко. Он был рыжий, большой очень, и у него руки такие были — она помолчала, — добрые. А теперь я сирота, совсем сирота! — она опять разрыдалась и подросток вздохнул:

«Ну, может и оправится мама твоя…»

— Не оправится, — мрачно сказала Марья, вытирая лицо рукавом рубашки. «Да сие неважно, это ж мать моя, какая бы она ни была, я всю жизнь за ней ходить буду. Только не оставляй нас, — она внезапно прижалась к Элияху. «Пожалуйста. Как Степу найдем, уже и не страшно, возвращайся домой, а сейчас…., - она прервалась и замолкла.

— Я же тебе сказал, — подросток крепко обнял ее, — я никуда от вас не уеду. Как тут все успокоится, — он обвел рукой светелку, — как вы с братом встретитесь, — только тогда.

— Расскажи мне еще о царе Соломоне, — шмыгнув носом, попросила Марья. «Я потом стирать пойду, ну вещи твои. До вечера высохнут, а утром, Михайло Никитич сказал, мы уж и уедем, ну, в усадьбу к нему.

— Да не стирала бы, — озабоченно отозвался Элияху, — вон, стреляют на улице, опасно же.

— Сюда, на ручей, не сунутся, — отмахнулась Марья, — смута смутой, а в грязном ходить нельзя, сам же говорил. А там, в усадьбе, наверное, баня есть, — она мечтательно закатила глаза, — а то я со Смоленска в ней не была. Ну, так расскажи, — она взяла большую, теплую руку подростка и прижалась к ней щекой.

Никифор Григорьевич остановился у занавески, и, услышав ласковый голос, подумал:

«Господи, бедные. И Федора Петровича как жалко, он совсем молодой еще, сорока не было, а Пете — семнадцать. Что же эта смута с нами сделала, вон, вся страна в разоре лежит, то поляки, то шведы, то самозванцы какие-то? При Борисе Федоровиче хоть и головы рубили, направо и налево, а все ж больше порядка было, хотя нам, конечно, — мужчина чуть усмехнулся, — сия смута только на руку. Эх, приехал бы Михайло Данилович, вот он быстро бы тут порядок навел».

Никифор Григорьевич осторожно покашлял и сказал, не отдергивая занавески: «Михайло Никтитич велел передать, что завтра на рассвете вас разбудит, он вместе с возком приедет.

Так что спите спокойно».

— Хорошо, — отозвалась Марья и мужчина вздохнул: «Господи, бедное дитя, и мать умом тронулась, и отца с братом потеряла. Пошлю Гришу в Крестовоздвиженский монастырь, с деньгами, пущай Федора Петровича и Петю поминают, души-то их устроить надо».

Он еще раз перекрестился, и, неслышно ступая, пошел к себе в горницу.

Над рекой едва виделись лучи восходящего солнца, когда невидный возок остановился на чисто выметенном, выходящем на Чертольскую улицу, дворе кабака. Татищев спрыгнул с коня, и велел вознице — такому же неприметному, невысокому мужчине: «Жди!», провел пальцами по рукояти кинжала.

— А Василий Иванович, — усмехнулся он про себя, — уже и в усадьбе своей городской, под охраной, пострижения ждет. Что он там кричал? Предатели, обманщики, головы вам отрубить? Поздно, поздно. Из лагеря самозванца Сапега гонца прислал — все поляки, кои под его командой, Владиславу присягнут. Вот и славно. Мы потом их всех одним махом из Москвы выбьем, далеко покатятся, пожалеют, что сюда сунулись. Мальчишку жалко, конечно, тако же и Лизавету Петровну, но чего ради страны не сделаешь? Потом мне спасибо скажут, как мир и покой тут воцарится.

Он неслышно приоткрыл дверь кабака и стал подниматься наверх.

Отдернув занавеску, Татищев несколько мгновений всматривался в лица спящих, а потом, быстрым движением скомкав лежавший на лавке ручник, прижав его ко рту парня — ударил его кинжалом в живот. Тот едва слышно захрипел, и мужчина, затолкав холст подальше, вынув клинок — вытер его о простыню.