Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Праздник, — мужчина тихо выматерился. «Князь Милославский и Боярская дума навстречу гетману Жолкевскому поехали, договор с ним подписывать. Теперь у нас польский царь будет, Владислав, сын вашего Сигизмунда».

— Я их найду, — Элияху лежал на спине, глядя в низкий, дощатый потолок светелки. «Как встану, так и найду, Никифор Григорьевич. И Татищева этого — тоже. Мне Марье надо кинжал ее вернуть, я ведь обещал.

— Найдешь, конечно, — твердо ответил мужчина. «Ежели хочешь, я Василисе велю тебе рисунки Федора Петровича принести, хоша посмотришь, пока лежишь. Эту галерею, — Никифор Григорьевич указал за окно, — он ведь мне строил, ни у кого на Москве такой нет. И башня есть семиверхая в Белом городе — тако же по его чертежам сделана, упокой Господь его душу».

— Спасибо, — Элияху быстро пожал ему руку и Никифор Григорьевич подумал: «Оправится.

Вон, какие пальцы сильные. Оправится мальчик».

У нее был ловкие, нежные руки, и Элияху изо всех сил старался не смотреть в ее сторону — оттуда пахло цветами — сладкими, кружащими голову.

— Вот и все, — девушка внезапно, лукаво улыбнулась. «Я смотрю, кое с чем у тебя уже все в порядке».

Подросток отчаянно покраснел и, что-то пробурчав, натянул на себя холщовую простыню — повыше.

— Ежели помощь потребуется — алые, полные губы чуть приоткрылись, — зови, Илья Никитич.

Я так все сделаю, что тебе и пошевелиться не придется, — она едва слышно рассмеялась и подмигнула ему.

— Спасибо, — сцепив зубы, ответил Элияху, — не сейчас. Дай мне ту шкатулку, пожалуйста.

Она чуть вздохнула, и, поставив ларец на лавку, вышла, унося грязные тряпки.

Подросток посмотрел на рисунок женщины в берете с перьями — Лиза смотрела на него через плечо, ласково, нежно, будто хотела что-то сказать. Элияху помедлил, и, собрав силы, взглянул на следующий лист — уже пожелтевший.

Маленькая, пухлая девочка стояла, держа за ногу куклу, засунув пальчик в рот, вскинув серьезные глаза.

— Я обещал, — Элияху нашел пальцами кинжал и сжал его рукоять, — я ведь обещал. Ты не бойся, Марья, — сказал он ласково девочке, — я тебя найду.

Он закрыл глаза и откинулся на холщовую подушку, слушая веселый, заливистый звон московских колоколов — от Чертольской улицы до Воздвиженки, от Новодевичьего монастыря до Китай-города, — плыл он над городом, над площадями, слободами, избами, — плыл, и терялся где-то вдалеке, над рекой, там, где уже громоздились на горизонте тяжелые, набухшие летней грозой тучи.

Интерлюдия Амстердам, декабрь 1610 года

Над шпилями Аудекерк кружились чайки. Высокая девушка в собольей шапке и бархатном платье, в короткой шубке медленно, осторожно кружилась на коньках по замерзшему Зингелю.

— У тебя очень хорошо получается, — одобрительно сказала Мирьям, перегнувшись через перила моста.

— У тебя все равно лучше, — пробормотала Белла и, выписав восьмерку, наклонила голову:

«Не плачет он?»

Мирьям посмотрела на открытую дверь дома и улыбнулась: «Не плачет. А что у меня хорошо получается — так я тут почти всю жизнь живу, меня папа на коньки поставил, как мне три года было».

— И папа катался? — удивленно спросила сестра, и, присев на заснеженный берег, стала снимать коньки, привязанные кожаными шнурками к подошвам ее сапожек.

— А как же, — Мирьям рассмеялась. «И очень хорошо, ну, да он моряк был, они все отменно катаются. А ты где научилась? — она спустилась вниз и подала руку Белле.

— У нас тоже зима суровая, у дяди Джованни в усадьбе есть пруд маленький, он замерз, ну, мы с Тео и Анитой и попросили, чтобы нам из Лондона коньки привезли, — Белла зашла вслед за сестрой в дом, и, снимая шубку, наклонилась над колыбелью, в которой спал младенец, плотно укрытый меховым одеялом.

— Не холодно ему? — озабоченно спросила Белла, закрывая дверь.

— Да он весь закутан, — Мирьям сняла перчатки, и, пройдя в жарко натопленную кухню, уперев руки в бока, сказала: «Донья Хана мне запретила даже помогать ей, они там, — женщина махнула головой в сторону канала, — второй день с женщинами готовят. Пять десятков человек завтра на обрезание придет, шутка ли. А донья Хана мне велела лежать и кормить».

— А ты не лежишь, — строго отозвалась сестра. «Мы на второй день приехали, как ты родила, а ты уже — бегала».

— Так все быстро было, — Мирьям стала накрывать на стол. «Хосе же принимал, а у него руки — золотые, на рассвете схватки начались, а к обеду мальчик уже и появился. Почти десять фунтов, — гордо сказала женщина, обернувшись на спокойно сопящего ребенка.

— Ты теперь год и практиковать на сможешь, — Белла поставила на железную треногу в очаге оловянный кофейник. «Ну, с ребенком».

Мирьям подперла щеку рукой и накрутила на палец кончик каштановой, косы, что лежал у нее на груди. «Почему? Пациентки сюда приходить будут, а кого дома надо осматривать, — тех Хосе на себя взял, и роды тоже. Вот как сейчас. А как мальчика отлучу, донья Хана за ним присматривать будет».