- Я возвращаюсь в Бомбей, - добавил Питер, - еще и потому, что де ла Марки едут в Европу. Устали они жить в колониях. Там будет новый глава представительства, индиец. Я ему помогу на первое время.
- Мой брат покойный, - отчего-то сказала Полина, - он работал с шахтерами в «Угольной компании де ла Марков». Я слышала, у них и замок есть?
- Виллем его восстанавливать хочет, - заключил Питер: «Может быть, ваш бельгийский король ему еще и титул даст. Хотя они не католики, де ла Марки. Протестанты».
- В Бельгии сам король протестант, - отмахнулась Полина: «Ничего страшного. Леопольд очень свободомыслящий человек, увлекается техникой, наукой. Мы приняты при дворе, - улыбнулась Полина, - бабушка Мадлен дружила, чуть ли ни со всеми монархами европейскими».
Когда Кроу отправились домой и Полина пошла, спать, Франческо, проводил глазами жену. Вероника тоже поднялась по лестнице в их комнаты. Он постучал в дверь к сыну.
Пьетро сидел за столом, просматривая надписанные конверты.
- Тебя, который час не видно, - рассмеялся Франческо Он замер, заметив сложенные стопками книги и раскрытый саквояж на полу.
- Неужели он все-таки в Лидс отправится, - подумал Франческо, - в приходе Аарона служить? Аарон ему брат, а Ева и Диана сестры. Никто ничего не знает. Только тетя Марта и мы с Вероникой. И не надо, чтобы знал. Вероника, расстроится, конечно, но ведь Лидс, это не Китай. Туда поезда ходят. Ничего страшного.
- Да, - Пьетро, рассеянно, оглядел свой чистый, прибранный рабочий стол, - не видно.
Он поднялся и посмотрел на отца: «Я сегодня был в канцелярии архиепископа Кентерберийского. Подавал прошение о том, чтобы меня уволили за штат».
- Ты снимаешь с себя сан? - Франческо даже отступил назад.
- Да, папа, - кивнул Пьетро и его серые, большие глаза внезапно улыбнулись: «Я уезжаю в Италию, папа. В Рим».
Герцог, стоя на ступенях, допил чашку остывшего кофе и посмотрел на горизонт. Скоро за ним должна была прийти паровая яхта из Лондона. Кабеля от сына так и не было. Джон едва заметно дернул щекой: «Как только мы возьмем Гликштейна и всю эту банду, я объясню мальчику, что к чему. Это не повторится. Чайку мы подержим у себя, поспрашиваем ее о том, что происходит на континенте. Думаю, и французские, и немецкие коллеги будут рады этим сведениям. А потом вышлем на континент, когда станет понятно, как во Франции дела устроятся. Республики у них не будет, в этом я уверен. Найдут себе другого короля. В Бельгии тоже, несмотря на все баррикады, до сих пор монархия».
Он вынул из кармана простой блокнот и пролистал его.
- Гарибальди, Гарибальди..., - пробормотал Джон: «Даже обидно, мой племянник отлично знает язык, мальчик он взрослый, но разве пошлешь в Италию англиканского священника? Смешно. И Вероника будет против этого. Надо поднять досье, посмотреть, кого из эмигрантов можно использовать. Последить за ними. Мало ли, вдруг у кого-то есть карточный долг, или чужая жена в любовницах».
С тех пор, как Корнелия, герцог звал ее именно так, уехала, он просыпался каждую ночь, ища ее рукой.
Так было, и в Австралии, когда Еве поставили диагноз и Джон отселил ее в отдельный, закрытый коттедж. Он тогда лежал по ночам, глядя в потолок. Потом, устроившись на узкой кровати в спальне сына, он прижимал мальчика к себе и шептал ему, что все будет хорошо. «Малыш плакал, каждую ночь, - вспомнил герцог, - звал мать. Я к нему приходил и пел ему колыбельные. И Ева плакала».
Он увидел перед собой огромные, голубые глаза и услышал ее тихий голос: «Джон, как же так? Это дитя, ты был рад..., И врачи еще не знают. Может быть, это не..., - Ева помолчала. Справившись с собой, она продолжила: «Не та болезнь. Зачем...?»
Джон наклонился к жене, что сидела, забившись в кресло. Не касаясь ее, он спросил: «Ты хочешь, чтобы наш ребенок всю жизнь страдал? Чтобы он до конца своих дней не смог обнять отца, и брата? Я понимаю, Ева, ты думаешь о себе...»
Жена, было, открыла рот. Джон жестко прервал ее: «О себе. Тебе хочется компании, если диагноз подтвердится. Тебе страшно всю жизнь провести одной. Выбирай, либо ты принимаешь, - он поискал слово, - снадобье, и едешь со мной и Джоном в Англию. Я тебя селю в Саутенде, обеспечиваю, не развожусь с тобой...»
- Либо? - белокурая голова задрожала. Длинные пальцы в темных перчатках схватились за ручку кресла.
- Либо я получаю развод, - Джон закурил сигару, - это все устроится быстро. Ты мне уже никогда не сможешь быть женой. Мы с Джоном возвращаемся домой, а ты с ним, - он кивнул на живот Евы, -остаешься здесь, в том месте, которое ты видела. В колонии, для таких больных, как..., - он не закончил: «Маленький Джон вырастет без матери. Я ему скажу, что врачи запретили тебе путешествовать, вот и все».
Она поднялась. Ева была выше его. Не успел герцог опомниться, как жена хлестнула его по щеке.
- Перчатка, - понял Джон: «Она не сняла перчатку».
- Мерзавец, - коротко сказал Ева, и вышла из комнаты.