Вельяминовы – Время Бури. Книга первая

– Все просто. Гранулы отравляющего вещества попадают в камеру по специальным трубам. Они подвергаются воздействию воды, и начинают испускать газ. Объект умирает в течение десяти минут…, – Отто посмотрел на часы:

– В случае детей, как сейчас, все занимает меньше времени. Мы собираемся, в будущем, использовать камеру для массовых операций…, – он положил ладонь на рычаг:

– Перед вами, Петер, процедура, которая изменит рейх, очистит его от вредных элементов…, – Питер стоял, молча, не двигаясь.

Мальчик, подняв голову, широко улыбнулся.

Посмотрев на Генриха фон Рабе, Питер даже испугался. Серые глаза блестели ледяным огнем, Генрих побледнел.

– Думаю, Отто, – спокойно сказал Генрих, – не стоит использовать камеру для одного объекта. Тратить газ, электричество, твое время, в конце концов. Мы поняли ход процесса, большое спасибо. Я уверен, что в будущем программу ждет успех…, – Генрих похлопал брата по ладони. Белые, ухоженные пальцы Отто лежали на рычаге:

– Вы молодцы. Наше министерство поощряет экономию ресурсов рейха. Он ведь, – Генрих коротко кивнул на дверь, – никуда не убежит. Присоединишь его к массовой акции…, – Отто помялся:

– Я хотел, чтобы Петер увидел наши достижения, работу химиков…

– Я увидел, – Питер, изо всех сил, заставлял себя удержаться на ногах:

– Прогресс медицины рейха, науки, расцветающей под мудрым руководством фюрера, очень впечатляет…, – борясь с тошнотой, он велел себе:

– Нельзя! Не сейчас! Ребенок еще в камере…, – Генрих фон Рабе снял руку брата с рычага:

– Надо открыть дверь, Отто. Ты говорил, что объекты могут испугаться, производить шум…

– Поэтому мы оборудуем камеры в подвалах, – пожал плечами Отто фон Рабе.

Брат был прав. Гранулы газа расходовались в соответствии с планом. Пауль ожидал других детей, которых должны были доставить в центр. Процедура над ним была личной инициативой Отто. Доктор, со вздохом, открыл дверь. Показав собранную пирамидку, ребенок захлопал в ладоши. Генрих проследил глазами за братом, Отто вел мальчика наверх. Питер покачнулся, Генрих прошипел, сквозь зубы: «Не здесь! Терпи, слышишь меня!»

Его рвало. Он стоял на коленях, перед унитазом, в маленьком туалете их комнаты, обессилено дыша, плача, хватая ртом воздух. Генрих осторожно, аккуратно, поддерживал его голову.

– Дай пистолет, – шепотом потребовал Питер, – немедленно. Я его лично застрелю…, – его опять вывернуло. Питер жалобно разрыдался, опустив в ладони мокрое от слез, испачканное рвотой лицо:

– Дай пистолет, иначе…, – он вспоминал ласковую улыбку мальчика. Выходя из камеры, ребенок что-то весело промычал.

– Дай пистолет, – Питер кусал губы, – они все…, – Генрих довел его до умывальника.

– Звери и мерзавцы, – он подождал, пока Питер плеснет себе в лицо ледяной водой. Генрих протянул ему полотенце: «Пистолета я тебе не дам».

– Потому, что это твой брат, – мрачно сказал Питер, присев на край ванны. Он поискал по карманам сигареты. Руки тряслись. Забрав у него зажигалку, Генрих устроился рядом:

– Дурак, – устало сказал фон Рабе, – он мне не брат. Он бешеное, больное животное, как и все они. Пистолета я тебе не дам, потому что у меня его нет, это, во-первых, а во-вторых, если ты его убьешь, это ничего не изменит. Тебя повесят, – Генрих вздохнул, – а на его место придет другой…, – фон Рабе выругался.

– Пусть лучше меня повесят, – Питер, сгорбившись, курил, – я не уверен, что смогу после такого жить дальше.

Генрих, внезапно, грубо встряхнув его за плечи, ударил по лицу.

Рука фон Рабе оказалась тяжелой:

– Я живу, – коротко сказал мужчина, – выполняя свой долг, человека и христианина. И ты должен жить, Петер. Если не мы…, – он распахнул дверь в комнату, – то все будет продолжаться дальше. Вставай, приведи себя в порядок, и отправляйся на знакомство с врачами центра, куда тебя пригласил Отто. Извинись, скажи, что у меня дела…, – Генрих достал из гардероба саквояж.

Питер не двигался:

– Мальчика все равно убьют, Генрих, – окурок жег Питеру пальцы, – зачем все, если его убьют…, – Питер опустился на свою кровать.

– Не убьют, – Генрих фон Рабе надел пиджак:

– За это отвечаю я. Постарайся отдохнуть, тебе завтра машину вести. Я вернусь поздно вечером.

Комната выходила на служебный двор клиники. Больные подметали золотые листья, лежавшие на камнях. Небо было синим, ярким, почти летним. Питер, в первый раз, обратил внимание на осколки стекла, по верху мощной ограды. Мерседес Генриха выехал из кованых ворот.

– Он здесь один, маленький. Все остальные взрослые…, – ребенок сидел на крыльце, в суконной курточке, в старой шапке, перебирая кольца пирамидки. Взяв со ступеней рыжий лист, мальчик рассматривал его, наклонив голову. Питер всхлипывал, не стирая слез с лица: «Не убоюсь зла, не убоюсь зла….»

Питер нашел в себе силы сходить на вечеринку. Медсестра играла на пианино «Хорста Весселя», сотрудники пели хором, зал украшали плакаты со свастикой. Отто фон Рабе познакомил его с персоналом центра, Питер даже выступил с коротким сообщением о фашизме в Британии. Ему аплодировали.