Вельяминовы – Время Бури. Книга первая

Сославшись на то, что ему надо посидеть с материалами, с заводов, Питер заперся в комнате. В сумерках он подошел к зеркалу, над умывальником. Лазоревые глаза, немного, припухли. Питер устало смотрел на свое отражение. Коснувшись седого волоса на виске, он зажег лампу и разложил на столе блокноты. Питер шевелил губами, запоминая информацию, но видел перед собой не цифры, а раскосые глазки мальчика, добрую, широкую улыбку.

Генрих вернулся за полночь. Питер еще не ложился спать. Выйдя из ванной, Генрих коротко заметил:

– Все хорошо. Дождемся…, – он повел рукой…, – и уедем. Ложись, пожалуйста, – попросил он Питера, – ты устал.

Генрих сидел на подоконнике, покуривая в форточку, глядя на освещенные окна палат. Больные отправлялись спать. На рассвете, у ворот должна была появиться простая телега. Генрих вспоминал куриц, уток, и коров, ферму, где он побывал сегодня. В рейхе отлично велась документация. Ребенка не могли отправить сюда из детского приюта без согласия родственников.

– Родственники за ним и приедут, – подытожил Генрих, – они задержались, потому, что неграмотные. Пришло письмо, они живут в глуши, в Вестервальде. Пока они к пастору сходили, пока он весточку прочитал…, – Генрих смотрел на крупные, яркие звезды:

– Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Как дальше? Отвечая ему, Иисус спросил: чего ты хочешь от Меня? Слепой сказал Ему: Учитель! чтобы мне прозреть. Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел и пошел за Иисусом по дороге. Господи, – Генрих перекрестился, – дай Германии прозреть, прошу тебя…, – он долго оставался у окна, прислонившись виском к прохладной стене, слушая дыхание Питера.

Завтракали они в отдельной столовой, для врачей. Отто за столом не появился. Доктор пришел, когда Питер и Генрих пили кофе.

– Простите, – недовольно сказал Отто, усаживаясь, – с утра пришлось заниматься бумажными делами. За вчерашним ребенком приехали родственники…, – он взял свежий хлеб и тушеной капусты, – непонятно, откуда они взялись. Приют утверждал, что у Пауля нет семьи…, – Генрих пожал плечами:

– Должно быть, послали письмо, по последнему адресу пребывания матери. Его из родильного дома передали. Это процедура, так всегда делают.

– Они говорят, что, мол, это их внук, – Отто энергично жевал, – семь лет они о себе знать не давали, а сейчас нашлись…, – Питер, молча, размешивал сахар в чашке с кофе. Генрих, ободряюще, сказал: «Не расстраивайся, Отто. Не последний у тебя объект».

– Они еле расписаться могут, Рейнеры, – презрительно заметил доктор фон Рабе, – совсем неграмотные люди. Стыдно, Петер, перед вами, – он вздохнул, – у нас цивилизованная страна, а здесь такое…,

В столовой было тихо, врачи ушли на обход:

– Что вы, Отто, – улыбнулся Питер, – они, наверняка, старики. У вас отличный центр. Я непременно расскажу о нем, когда вернусь в Британию…, – он велел себе: «Подай ему руку!»

У доктора фон Рабе были холодные, длинные пальцы. Питеру показалось, что Отто, легонько, погладил его ладонь. Мужчина вздрогнул: «Почудилось. Надо руки помыть».

Во дворе Питер увидел пожилую женщину, в простом, фермерском платье, и темном, старом пальто, с потрепанной шляпой на голове. Мужчина, в жилетке и пиджаке, в грязных сапогах, курил трубку на козлах телеги.

Завидев Питера и Генриха, сняв кепку, он, почтительно, поклонился. Пауль сидел на сене, в курточке, прижимая к груди пирамидку. Женщина устроилась рядом, ласково обняв мальчика. Ее муж тронул лошадей, телега выехала из ворот больницы. Пауль помахал им.

В мерседсе, на шоссе, Генрих заметил:

– Они очень хорошие люди, Рейнеры. Христиане. У нас есть…, -мужчина помолчал, – есть такие адреса. Надежные. На случай чего-то подобного.

Питер вел машину, они включили радио. Берлин передавал «Волшебную флейту». Питер, осторожно, заметил:

– Ты слышал, что говорил…, – Питер понял, что не может назвать его по имени, – твой брат. Программа заработает через три года. Кто-нибудь донесет, что у Рейнеров умственно отсталый внук. Суд вынесет решение, его заберут…, – Генрих, устало, закрыл глаза:

– Они христиане, Петер. Они скорее сами пойдут на эшафот, чем позволят убить невинную душу. И я тоже, конечно, – дальше они ехали в полном молчании. Вдоль автобана золотились осенние перелески, Питер снижал скорость, когда впереди появлялись деревни. Дорога шла на северо-восток, к Берлину.

Питер понял:

– Вчера ночью, я проснулся, и плакал. Господи, спасибо, что Ты спас дитя. Как хочется побыть с кем-то рядом, положить голову на плечо….. – по радио пели дуэт Mann und Weib:

– Даже девушка из группы Генриха, будет танцевать со мной по заданию…, – Питер взглянул на указатели. Генрих, не открывая глаз, зевнул:

– Прямо, никуда сворачивать не надо. Я дорогу из Берлина во Франкфурт и Кельн наизусть знаю.

У певицы было красивое, высокое сопрано. Питер, сам того не ожидая, спросил:

– Ты знаешь такую артистку, Габриэлу фон Вальденбург…, – поняв, что краснеет, Питер пробурчал:

– Я ее на картине видел, в мастерской у Циглера…,– краем глаза, он увидел, что Генрих улыбается: