– Видел бы меня мой командир, на заставе. Обойдусь без галстука, – он подмигнул Адели, – еще надо заплатить за завтрак, любовь моя. Хотя в приличное место, в таком виде, нас не пустят… – Адель вспомнила рассказ сестры о выпитом на берегу Северного моря шампанском. Девушка встряхнула головой:
– Ничего. Устроим пикник, на берегу Дуная… – она потерлась щекой о руку Генрика:
– Я тебя люблю, милый. Я сейчас… – каблуки простучали по булыжнику, Адель наклонилась над корзинами.
Выцветший шелк, потертый бархат, ласкали пальцы. Она вытаскивала на свет заштопанные чулки, облетевшие боа, из страусовых перьев, потерявшие застежки пояса и бюстгальтеры, старого атласа. Пахло нафталином и выветрившимися духами, Адель нащупала на дне корзины что-то кружевное. Вуаль спускалась с бархатной шляпки, цвета слоновой кости. Она вгляделась в рисунок:
– Брюссельское. Вещь сделали до войны, по моде тридцатых годов… – шляпку хозяйка нашла недавно, в забытой коробке, в кладовой магазина. На картоне, карандашом, она написала: «1938»:
– Год аншлюса, – подумала женщина, – евреи продавали вещи за бесценок, бежали из Австрии. Антиквары нажились, но я не антиквар, – она усмехнулась, – у меня и так в лавке все дешевое. Подержанный товар есть подержанный товар. Правильно, шляпка и платье, вечерний наряд. Их сдала женщина, высокая, красивая. Платье парижское, я его удачно сбыла, а шляпка завалялась… – на шелковой подкладке золотились стершиеся буквы: «А.Р».
Хозяйка разглядывала хорошенькую девушку, с потными волосами, в порванных чулках, в пестрящей пятнами юбке. Высокий парень, в жеваном пиджаке, курил, привалившись к капоту машины:
– Точно, беженцы… – насадив шляпку на голову, Адель посмотрелась в мутное зеркальце, привешенное к косяку двери:
– Словно на меня шили… – кружево развевалось под прохладным ветерком, – будет настоящая свадьба, даже с цветами… – к лацкану жакета она приколола белую розу. Тупица пытался отдать старику цветочнику, с ручной телегой, деньги. Тот отмахнулся:
– От заведения, – старик мелко рассмеялся, – в честь праздника… – Адель погладила мягкий бархат:
– Видно, что вещь дорогая, хоть ей и лет двадцать… – сунув голову в крохотный магазин, она поинтересовалась:
– Фрау, почем шляпка… – машина погудела, хозяйка поймала себя на улыбке:
– Парню не терпится. Пусть будут счастливы, она вся сияет… – женщина весело отозвалась:
– Берите так, фрейлейн. Это жених ваш, что ли… – девушка кивнула:
– Почти муж. Мы едем на нашу свадьбу, в синагогу… – хозяйка открыла и закрыла рот: «Прямо сейчас?».
– Именно так. Спасибо вам… – рассмеявшись, оставив на голове шляпку, Адель проскакала по булыжникам к машине:
– Все готово, – она устроилась рядом с Генриком, – заводите карету, господин Авербах… – виляя на выбоинах, форд устремился за поворот Юденгассе.
В кабинете раввина пахло воском, пряностями, крепкими сигаретами. Адель сидела на краешке уютного, обитого черной кожей кресла. Закинув ногу на ногу, девушка спустила на глаза вуаль:
– Нечего было бояться… – хмыкнула она, – никто не стал никуда звонить… – припарковавшись у дубовой двери, Генрик, недоуменно, сказал:
– Странно, здание выглядит, как жилой дом… – о венской синагоге Адель слышала от тети Марты, навещавшей Австрию с дядей Максимом:
– Они ездили в Линц, к мистеру Визенталю, – Адели стало неуютно, – они охотятся за беглыми нацистами… – она отогнала мысли о Вахиде. Адель знала, что, на самом деле, его зовут Вальтер Рауфф:
– Его нет, – уверила себя девушка, – и никогда не было. Он меня больше не побеспокоит, я забуду о случившемся. Я забыла, благодаря Генрику… – правое запястье больше не чесалось. Адель бросила взгляд на большие часы, с кукушкой:
– Синагогу возвели в начале девятнадцатого века. Тогда действовал закон, запрещавший возводить отдельно стоящие храмы, если они были не католические… – архитектор искусно встроил молитвенный зал, с балконом, внутрь обычного на вид жилого дома:
– Поэтому синагогу и не тронули нацисты, – грустно сказала Адель, нажимая на звонок, – они боялись, что огонь перекинется на соседние здания… – ожидая ответа, Генрик вздохнул:
– Здесь не осталось больше синагог, после войны и бомбежек. Но город восстановили, как Будапешт. Адель… – он пошарил по карманам, – а если нам откажут? У нас нет документов, дядю Эмиля оперируют, а если мы позвоним тете Марте, то никакой хупы не случится… – Адель подняла бровь:
– Это почему? Мы оба совершеннолетние. Инге и Сабина ни у кого не просили разрешения и мы не станем. Думаю, в общине не так много евреев, чтобы разводить бюрократию. С нами поговорят, вот и все… – из-за двери раздался надтреснутый голос:
– Иду, иду, имейте терпение… – как и предсказывал Генрик, они попали в синагогу к началу шахарита, утренней молитвы:
– Десять мужчин собралось, даже больше, – Адель прошлась по скрипящим половицам, – раввин дает нам двух свидетелей, синагогальное кольцо… – массивное кольцо, еле налезало на палец девушки: