Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ)

– Девочки похожи на нее, а не на Гольдберга. Комитет может этим воспользоваться. В нашей работе всегда ценятся красивые женщины… – он незаметно дернул щекой. В Алма-Ате, где Эйтингон проводил последние встречи с аспирантками, он получил телефонограмму от Шелепина, из Москвы: «Невеста стала женой». Прочитав короткое сообщение, Наум Исаакович поздравил себя. Он знал, что мальчик не подведет. После завершения лондонского этапа операции, герр Шпинне пока не возвращался в Советский Союз:

– Надо обставить все достоверно, – сказал Эйтингон Шелепину, – пусть он поживет в Западном Берлине, поучится в университете. Невеста должна к нему привыкнуть, посетить его квартиру, начать вить гнездо… – он со значением поднял бровь, – девушка сирота, приживалка, ей хочется купить собственную посуду, поиграть в хозяйство. Это нам только на руку, пусть Скорпион приучит ее к себе…

Наум Исаакович вспомнил об Очкарике, едва не сорвавшем операцию с Бандерой:

– По описанию Лемана, он не был немцем. Он американец, но с хорошим немецким языком. Но где его теперь искать, у нас нет ни одного хода в ЦРУ… – Эйтингон вздохнул:

– Скорее всего, ребята правы. Обедая у Штрайбля, он заметил слежку за Бандерой. Он работник Даллеса, к гадалке не ходи… – у них имелся портрет Очкарика, составленный по показаниям Лемана, но толка от рисунка было мало. Леман, столкнувшийся с незнакомцем на лестнице, мало что помнил, а Саша видел Очкарика только в темноте:

– Это потом. Сначала надо обустроить Светлану Алишеровну, раз и навсегда разобраться с Саломеей. Мерзавка больше никому не отравит жизнь… – он вспомнил о склейках на магнитофонной ленте допроса Саломеи:

– Никто, ни о чем не догадался, и не догадается, а она скоро вообще прекратит разговаривать. Только я знаю, что фон Рабе выжил. Но эти сведения лягут в мое личное досье… – он коснулся седоватого виска, – даже бумаге я их не доверю… – Наум Исаакович не сомневался, что, найди он сына фон Рабе, у него появилось бы больше возможностей для торга с беглым нацистом:

– Судя по всему, это его единственный ребенок, наследник фамилии. У проклятой Марты был сын от младшего брата фон Рабе, но где теперь ее искать, вместе с мальчиком, то есть юношей… – пока не поднимал головы и спасшийся на Чек-Пойнт-Чарли Волков:

– Ладно, недобитка мы найдем и призовем к ответу…

Он налил Светлане Алишеровне еще кофе:

– Как я и говорил, ваш будущий научный руководитель, профессор Мендес, Герой Социалистического Труда, очень требовательный человек, – наставительно сказал Эйтингон, – он биолог, однако он руководит всей системой института. Вам предстоит работа в психиатрической клинике, но Давид Самойлович лично возьмет на себя консультации по вашей будущей диссертации. Вы должны понимать, Светлана Алишеровна, что вам выпал исключительный шанс… – Наум Исаакович тепло пожал руку девушки, – редко кто из молодых ученых удостаивается приглашения на экспериментальный полигон Академии…

В иллюминаторе сверкнула лазоревая вода. Над Аралом плыли легкие, перистые облака. Завыли реактивные моторы, он протянул девушке хрустальную конфетницу:

– Берите леденцы. В них нет сахара, – заметил Наум Исаакович, – только мед и горные травы. В общем, мы не случайно называем институт колыбелью кадров советской науки…

Он указал на черную точку среди бесконечной глади моря: «Добро пожаловать на остров Возрождения».

Профессор Кардозо расхаживал по полукруглой аудитории для семинаров. Черная доска пестрила меловыми разводами, в теплом воздухе витал запах сандала. Портреты Ленина и Маркса осеняли кумачовые лозунги. Со стены еще не сняли листы ватманской бумаги с ярким заголовком: «Ученые встречают годовщину великой революции».

Доклад Давида на собрании, посвященном седьмому ноября, встретили, как говорилось в газете, бурными аплодисментами. Он говорил об их вкладе в развитие советской науки, о диссертациях, защищенных работниками института, об успешном создании отдела, выполняющего исследования для нового направления, медицины космоса:

– Человек в скором времени сбросит оковы земного притяжения, – гордо сказал Давид, – и вырвется за пределы привычного пространства. Это урок для нас, товарищи. Ученый должен быть дерзким… – он откинул почти не поседевшую голову, – должен не бояться выходить за границы возможного… – он взглянул за окно:

– Конец ноября, а еще тепло. Кажется, нас ждет отличная зима… – отряхнув почти незаметные следы мела с безукоризненного, английского твида пиджака, он откашлялся:

– Перейдем от теории к практике, коллеги… – в последние месяцы Давид заинтересовался экспериментальными операциями в психиатрии. До войны он несколько раз присутствовал на лоботомиях, однако в ходе практической деятельности, как он называл, даже наедине с собой, работу в немецких госпиталях, ему не удавалось заняться предметом вплотную. Создатель операции, профессор Мониш, десять лет назад получил Нобелевскую премию по медицине. Давид взялся за мел: