Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ)

– Твой будущий товарищ по камере тоже не лыком шит. Но даже если он не купит твою легенду, ничего страшного. Я тебе разрешаю расколоться, как говорят зэка. Сделай вид, что испугался его угроз, согласись помогать, подай условный знак, через охранника. Ребята предупреждены, они не устроят обыск в вашей камере. 880 понадобится оружие, он, скорее всего, спрячет ложку… – так и случилось. Саша вспомнил пароль для охраны:

– Надо предупредить товарища Котова. Это испытание для меня. Комитет решает, насколько хорошо я справлюсь с будущими заданиями. Товарищ Мендес, наверное, подала рапорт насчет моих способностей… – Саша еще больше зарделся. Собрав посуду, он составил судки горкой на тележке:

– Я стою спиной к 880, он ничего не заметит… – протянув охраннику кружку, юноша попросил: «Еще чаю пожалуйста. И две порции сахара».

В тусклом мельхиоре кофейника отражался свет старого торшера, в углу комнаты. Лампа стояла на резном основании. Лада пожала плечами:

– Здесь вся обстановка такая… – девушка поискала слово, – купеческая. Готовясь к роли, в первом фильме дилогии, я много бродила по району… – она разлила кофе, – надо было почувствовать дух времени, что называется, пройти по местам, где стояли баррикады, где могла погибнуть моя героиня. В Риме это очень заметно… – она подперла кулаком подбородок, – там в каждом камне живет история… – Эйтингон подумал:

– В Ленинграде тоже. Но я по глазам ее вижу, что не стоит говорить о блокаде… – по пути на Пресню Наум Исаакович заехал в Елисеевский. Ему отчего-то не хотелось привозить девушке сладости из закрытого буфета в Суханове. Он выбрал коробку деликатных пирожных, сделанных на ленинградский манер, яркие, остро пахнущие апельсины, с черными наклейками:

– Это мы из Франции получаем, – дорогие фрукты покупали немногие хорошо одетые москвичи, – надо побаловать девочку. Что она может себе позволить, на двадцать пять рублей в день? Она актриса, ей нужна красивая одежда, духи, помада… – Наум Исаакович вспомнил меха и драгоценные камни, отправлявшиеся на Дальний Восток, французские сыры и ящики вина, кашемировые свитера и флорентийское мыло для Розы:

– Я для нее ничего не жалел, – Эйтингон завел машину, – Королёв, наверняка, скупердяй. Он провинциальный журналист с рабфаком за плечами. Откуда ему знать, как обращаться с женщинами… – он позвонил Ладе из автомата на Пресне:

– Если я вам еще не наскучил, и если приглашение остается в силе, – весело сказал Наум Исаакович, – то я сейчас в ваших краях, Лада Михайловна… – поднявшись на второй этаж, он ощутил горький запах ландыша и кофе:

– Мне чудится, через дверь… – он постоял, справляясь с собой, – поговори с ней насчет Саломеи, выясни все, что надо, и уходи… – Лада завела подержанный, довоенный патефон:

– Пластинки я привезла из Рима… – усадив Эйтингона в потертое кресло, она принесла кофейник, – поет знаменитая американская дива, мисс Фогель. Она погибла в сорок четвертом году, с Гленном Миллером. Вы, наверное, никогда ее не слышали, там… – Лада махнула за окно.

Над Москвой-рекой пылал весенний закат. Пахло мокрым снегом, растаявшим льдом, в зеленоватом небе всходила прозрачная луна. Голые ветви деревьев, вокруг колокольни храма святого Иоанна Предтечи, усеивали воробьи.

Лада встретила Эйтингона в том же черном платье:

– Я была на киностудии… – девушка покраснела, – идет запись звука к «Первому делу». Я сама пою… – она указала на гитару темного дерева, – сначала хотели взять настоящую певицу, но режиссер решил, что так будет достоверней. Хоть это и не сьемки… – она подергала вырез платья, – но надо хорошо выглядеть, я играю главную роль… – комнату наполнял низкий, сильный голос покойной невесты погибшего Ягненка:

– It’s still the same old story

A fight for love and glory

A case of do or die

The world will always welcome lovers….

Эйтингон поднялся:

– Не откажите в любезности, Лада Михайловна. Я очень давно не танцевал… – он понял, что последний раз танцевал именно с Розой:

– Больше десяти лет назад… – на белой шее девушки билась голубоватая жилка, – под танго Лемешева, то есть еврейское танго. Та мелодия, что звучала в Бреслау, в подвальчике, где мы познакомились. Я привез Розе пластинку Лемешева, единственный экземпляр, записанный особо для меня… – он ловил ее легкое, сбивчивое дыхание:

– Никогда не слышал, – почти шепотом отозвался Эйтингон, – но я все понимаю, Лада Михайловна… – ему не хотелось думать о Саломее, или о маленьком конверте в его портмоне. Порошок Эйтингон получил в лаборатории на Лубянке, отговорившись оперативными целями:

– Она подумает, что задремала из-за усталости… – светлые волосы девушки щекотали ему щеку, – она ничего не заподозрит. Гость ушел, она прикорнула на диване… – Эйтингон бросил взгляд на покрытую среднеазиатской кошмой тахту. Замки в двери квартиры стояли простые, вернуться ему не представляло никакого труда: