Величайшее рабство (ЛП)

Утром Галадриэль проснулась от плача новорождённой. Она обернулась и откинула одеяло. Встала с кровати и огляделась. Халбранда не было. Тут же переключившись на девочку, которой она ещё не успела выбрать имя, Галадриэль взяла её на руки и стала успокаивать, укачивая и нежно похлопывая по спинке. Когда малютка притихла в материнских руках, Галадриэль вышла из спальни и прошлась по дому.

Она обыскала его весь. Халбранда нигде не было. «Значит, он вышел», — подумала она, и ноги сами понесли её к порогу парадной двери. Не одетая толком, она едва ли об этом помнила. Она ступила в яркий свет дня с малышкой на руках, в отчаянии ища… Что она искала? Она замерла от внезапности этой мысли, поразившей её.

Вдалеке, на дороге, она различила силуэт.

Она пошла ему навстречу. Босая, в ночной сорочке, с младенцем на руках. Наверное, для того, кто бы ни увидел её, это бы выглядело безрассудным — выйти из дома в таком виде, — но её вдруг обуяло какое-то безумие. Откуда-то она знала, кем был тот, на дороге, и ей нужно было удостовериться в этом прежде, чем хаос в её сердце и разуме засосёт её в свою непроглядную черноту.

Наконец фигура обрела чёткие очертания. Галадриэль замедлила шаг, как только её настигло осознание.

Вокруг — никого. В этой уловке не было нужды.

Он не предупредил. Не оставил записки. Не попрощался. Он ушёл посреди ночи… покинул её, покинул дитя, которое породил с нею вместе — сделал так, как она, казалось, хотела, чтобы он сделал. Она ждала этого так долго! Но теперь, когда это случилось, в душе её разверзалась дыра, что норовила поглотить её всю без остатка.

Келеборн приближался осторожным, неуверенным, нетвёрдым шагом. Он не был ни избит, ни искалечен, хотя исхудал и ослаб — но от зрелища, представшего пред ним, затрясся, и руки по бокам сжались в кулаки. Он сбавил и без того небыстрый шаг, неотрывно глядя на дитя в её руках, и в итоге так и остановился посреди дороги.

Галадриэль сама пошла к нему, нежно покачивая свою девочку в надёжных объятиях. Келеборн не сводил с ребёнка глаз.

Дойдя до него, она остановилась в паре шагов.

На лице её супруга отразилось величайшее, безмерное страдание; за всё время, что провела с ним, она не видела его таким. Губы его дёрнулись, на скулах заходили желваки, и глаза заблестели — в них стояли слёзы, что пролились бы, моргни он хоть раз.

— Чей это ребёнок? — спросил он наконец, голосом едва громче хриплого шёпота.

Сотня вариантов была у Галадриэль, чтобы ответить на этот вопрос, но правильного среди них не находилось. Как же долго она к этому шла! Теперь она не понимала своих чувств, а ей просто хотелось радоваться такому долгожданному возвращению мужа… но в этом с самого начала и заключался весь смысл, верно? Он растоптал их союз с Келеборном, проложил между ними пропасть… сделал всё возможное, чтобы обеспечить такой итог — каким бы зыбким он ни был, — чтобы она навсегда оставила Келеборна и хотела, тянулась, стремилась — к нему. Такова была цель? Таков был умысел? Непрестанное напоминание об их связи — и живой пример того, на что она способна. Дитя, что живёт, дышит, смеётся, взрослеет, превращается в девушку прямо у них на глазах. Горькая правда, которой Келеборн никогда не простит и не забудет.

Наконец она решила, как ответит. Только этот ответ и имел смысл; Келеборн или примет его… или нет.

— Мой, — провозгласила Галадриэль, и её голос не дрогнул.