Величие. Книга 3

Значит, Аурелий точно такой же, как и прочие жители Белой империи. Это он, Пьерше, одинок в своей ущербности. Никто не мог представить, что значит страстно мечтать о тепле родного дома и оставаться сиротой при живых родителях. Никто не мог разделить с ним это отчаяние, в котором раз за разом спрашиваешь себя: «Почему?» – и не находишь ответа. Быть может, где-то и были норды, подобные ему, но он их не знал.

Заметив бережный жест императора по отношению к возлюбленной, Пьерше впервые испытал нечто сродни зависти. Как непривычно и чудно было наблюдать такие нежные, пронизанные доверием отношения в мире, где царили эгоизм и двуличие! Воистину, если бы он не был свидетелем, ни за что бы не поверил, что подобное существует. Как в книгах. Как в сказках… Неужели они и правда будут жить «долго и счастливо»?

Впрочем, для этого не хватало пока что официальной коронации эльфийки. И всё-таки можно утверждать, Аурелию несказанно повезло. Да, кронпринц, безусловно, много страдал – но сколько же приобрёл взамен! Его не жжёт клеймо брошенного ребёнка, он не стыдится своего отца, у него есть эта колыбельная, как знак высшей материнской заботы, у него есть девушка, которая оставила ради него родную страну… И всё это задаром. Аурелию никогда не надо было становиться кем-то особенным, чтобы получить чью-то любовь. А он, Пьерше? Всю жизнь лезет вон из кожи.

«Почему я не встретил Шиа, пока был послом в Островной империи? Быть может, всё сложилось бы по-другому». Эта мысль зудела на краю сознания, заставляя испытывать чувство упущенной возможности. «И Кэрелу тоже гораздо лучше, чем мне. – Пьерше украдкой бросил взгляд на задумчиво слушающего музыку князя. – Занимается любимым делом – и ничего ему больше не надо! Ничто его не тревожит. Ничто не способно вывести из себя. Всегда собранный, уравновешенный. Такими только рождаются».

– Никогда подобного не слышала. Неужели Юйсинь сама придумала эту колыбельную? – подала голос Сепиру, и Пьерше, очнувшись, вернулся в реальность.

– Я обыскал все детские книги, но не нашёл её там. Видимо, сама, – обернулся на ходу Аурелий: они уже направлялись в морскую гостиную. – Матушка мне пела её всего один или два раза. Чудо, что я запомнил слова.

«Да даже Сепиру лучше, чем мне! Живёт, как хочет, несмотря на протесты родни, и совершенно не переживает по этому поводу. Почему, почему я не один из них, а именно Я?» – пронеслась осколочная мысль, но, услышав рассуждения о почившей императрице, Пьерше невольно включился в разговор:

– По правде говоря, Аурелий, в тех письмах принца Терпция, которые ты мне дал прочитать, у меня не сходится один момент.

– Какой же? – встрепенулся император.

– Я заметил, что все пять лет до семнадцатилетия твой дядя только и жалуется на несправедливость судьбы. Как старик и говорил, второго близнеца сильно задевало то, что все магические способности достались лишь его брату. Но в семнадцать лет он резко меняет мнение.

– Да, помню.

– Вот это-то меня и озадачило. Как он смог, столько лет сокрушавшись по поводу своей «увечности», вдруг махнуть на всё рукой? Ведь, в конце концов, Его Высочество Терпций отличался не только от своего брата, но и от остальных нордов. Я бы на его месте не смог вдруг взять и перестать чувствовать себя неполноценным. Это ощущение снедало бы меня вечно, – мрачно объяснил Пьерше.

– Но ведь мы способны переживать сильнейшие душевные потрясения, после которых наше мироощущение полностью меняется. Исподволь наше сознание ищет пути освобождения. Тому свидетельствует множество примеров: преступник, начавший новую жизнь, или горожанин, бросивший привычный быт и ушедший в религию… Мне это показалось вполне правдоподобным, – возразил Аурелий.

– Не знаю, быть может, это моё личное ощущение, – равнодушно пожал плечами граф. – Просто если бы Терпций выражал в дальнейших письмах хоть какую-то досаду по поводу своего магического уродства – для меня это выглядело бы более естественно.

– Ты знаешь, я всем вам давал читать эти письма, но Кэрел единственный выразил такую же точку зрения, как и ты, – улыбнулся Аурелий.

– В самом деле? – неприятно удивлённый, переспросил Пьерше.

Опять этот князь Мелирт! Почему именно их мнение должно было совпасть? К Кэрелу Пьерше относился двойственно. Этого норда в их компанию пригласил Аурелий, и если бы не кронпринц – они, наверное, никогда бы и не нашли общий язык. Замкнутый, отстранённый, порой неуклюжий, хоть вроде бы и не обделённый благородной внешностью, Кэрел зачастую казался Пьерше смехотворным. Смехотворным при всём том интеллекте, которым обладал. То, что Кэрел был чрезвычайно умным, не составляло никаких сомнений, и одновременно как будто бы природа наградила его только этим талантом, беспомощным без остальных. Без быстрой реакции или мастерства красиво и складно говорить, например. В неумении князя презентовать себя порой чудилась настоящая убогость. И этот гигант на соломенных ножках не внушал Пьерше ни зависти, ни ревности.