Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

В годы подъема борьбы с Наполеоном, казалось, исчезали грани между традициями профессиональных армий германских государств (во многом еще сохранившихся, несмотря на реформы наполеоновских ставленников, а в Пруссии – несмотря на реформы Г. Д. Шарнгорста) и народом, охваченным экзальтацией из-за проснувшихся национальных чувств: «В одном общем хоре сливались звуки военных оркестров и пение борцов за свободу»[136]. Сам патриотизм приобрел какую-то ожесточенность. Многие немцы «не столько думали о родине, которую необходимо освободить, сколько о враге, которому нужно отомстить за все унижения»[137]. В этом хоре патриотических призывов отчетливо звучал голос Ф. Л. Яна, лидера движения «гимнастических союзов», которому приписывают возрождение идеи средневекового рейха как воплощения национальных чаяний немцев, соединенной с сильной долей франкофобства. Этим настроениям поддался даже Э. М. Арендт, который, подобно Г.Ф.К. Штейну, Э. Морицу и Клаузевицу, был в 1812 г. на стороне русских. Со временем германским королям при поддержке русского царизма удалось обуздать этот экзальтированный и романтический патриотизм. Теперь генерал Л. Вольцоген, участник Бородинского сражения на стороне русских (он был флигель-адъютантом Александра I и состоял при штабе Барклая-де-Толли), преподавая военное искусство прусскому принцу Вильгельму, пытается внушить будущему германскому императору мысль о мистической роли прусского короля в разгроме Наполеона и в возрождении германского духа. Романтизм стал опорой консерваторов, а прусская армия превратилась в орудие защиты монархии от любых посягательств со стороны либеральных сил. На этом фоне картина Бородина, написанная Клаузевицем, выглядела как попытка соединения точного, реалистического военного знания со стремлением постичь внутренний дух боровшихся армий.

По мнению Клаузевица, Наполеон изначально хотел окончить войну с Россией в течение одной кампании и поэтому отводил генеральному сражению решающее значение. Однако, допустив ряд ошибок, Наполеон позволил русским отступать до Москвы. При этом силы обеих армий в силу «высокомерного легкомыслия» Наполеона ко времени генерального сражения приблизились к точке равновесия – 120 тыс. у русских и 130 тыс. у французов[138]. Характер действий французской и русской армий на Бородинском поле, по мнению Клаузевица, был вполне объяснимым и единственно возможным. Местность обусловила то, что расположение русских «получило форму выгнутой дуги, а наступление французов, следовательно, получило охватывающую форму, и огонь французского фронта действовал концентрически». Следовательно, при изменившемся соотношении сил результат мог быть только один – медленное опускание «чаши весов к невыгоде русских»[139]. Стратегический обход русской армии Наполеоном, полагал автор, был вряд ли возможен, а попытка тактического обхода, осуществленная корпусом Понятовского, натолкнулась на стремление войск Н. А. Тучкова осуществить то же движение и была таким образом парирована; хотя все же позже полякам при поддержке Жюно удалось оттеснить русских, вызвав у последних серьезную тревогу за участь левого фланга и за путь для отступления всей армии. В целом же, отмечает Клаузевиц, простота замысла Наполеона в сражении «доказывает, что он высоко расценивал ожидаемое сопротивление», но «простая форма, естественно, является… в то же время и менее решительной». Французы, имея превосходство как в численности, так и в тактике, хотя и заставили русскую армию отступить, но не смогли разгромить ее (по мнению Клаузевица, русская армия потеряла около 30 тыс., в том числе несколько тысяч пленными, и от 20 до 30 орудий). Французы потеряли около 20 тыс. человек[140]. Однако к концу дня Старая Московская дорога почти целиком оказалась в руках французов, а левый фланг русских откинулся назад и вытянулся параллельно линии отступления. Следующим «этапом поражения русских» явился бы полный их разгром. И все же Наполеон не сделал последнего усилия. Император, видя, как быстро таяли его силы, но осознавая, сколь «его предприятие в целом было огромным», решил не рисковать, считая, что и с таким результатом дня он займет Москву[141].

Таким образом, педантичный расчет, сделанный Клаузевицем, казалось бы, не оставлял возможности ни одной из боровшихся сторон надеяться на какой-либо иной, чем оказалось реально, результат. А так как Бородино было единственным крупным сражением, участником и очевидцем которого был Клаузевиц, то в своем главном труде «О войне» (часть «Бой») он идеализировал «сражение на истощение», умаляя роль и значение маневра[142].