Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

Не мог не вспоминать Шиллера и 47-летний генерал-лейтенант Иоганн Адольф Тильман, на следующий день решивший со своей бригадой саксонских кирасир исход боя у д. Семеновское и у батареи Раевского. Помимо того, что его отличала высокая образованность и любовь к немецкой поэзии, он был близким другом Христиана Готфрида Кëрнера, семейство которого находилось в тесной дружбе с Шиллером, немало гостившим у них. В 1813 г. сын Кëрнера, 24-летний Карл Теодор, талантливый поэт, последователь Шиллера, вступит в Добровольческий корпус Лютцова и погибнет, горько оплакиваемый всей немецкой молодежью. Сам Тильман, получив за Бородино титул барона и комманданский крест ордена Почетного легиона[122], пережив трагедию отступления, сдаст в 1813 г. Торгау русским войскам и в их составе будет сражаться с Наполеоном. Но и те немцы, благородная горстка которых уже в 1812 г. окажется в составе русской армии (мы не говорим здесь о тех немцах, которые по рождению были российскими подданными), бросив вызов судьбе, своим государям, а то и самому народу (у К. Клаузевица, например, в составе Великой армии воевали два брата), тоже думали и чувствовали по-немецки, и тоже обращались к строкам Шиллера (жена Клаузевица Мария в письмах к мужу нередко цитировала стихи великого поэта).

К пруссакам, баварцам, вюртембержцам, саксонцам, гессенцам и ко всем другим немцам все чаще приходила идея о национальном единстве, об общности их культуры, языка и политических интересов. Идея эта рождалась в условиях циничной борьбы, которую вела Французская империя, наследник революции, за поглощение немецких территорий и использовала немцев в качестве пушечного мяса. Но не меньшую боязнь у многих вызывала и Российская империя, оплот феодализма и крепостничества, также не упускавшая возможности расширить зону своих интересов за счет стран Центральной Европы. В этих условиях немецкий романтизм, из которого постепенно формировался дух нации, дал толчок поразительно разным явлениям немецкой истории XIX и ХХ вв. Точкой отсчета этой истории по праву могут считаться не только поля Лейпцига, но и поля Бородина.

Важной особенностью «конденсации» исторической памяти немцев о Бородине был изначальный взгляд на него сразу с трех «точек»: во-первых, со стороны тех, кто воевал в составе Великой армии; во-вторых, тех, кто накануне добровольно перешел в русскую армию, оставив, чаще всего, прусскую службу (Клаузевиц, Л.Ю.Ф.А.В. Вольцоген и др.); и, в-третьих, тех, кто, будучи по языку и во многом по культуре немцем, родился в Российской империи, был с рождения российским подданным и изначально служил в русской армии (К. Ф. Толь, В. Г. Левенштерн и др.). Это и предопределило тесное переплетение немецкой историографии Бородина с русской и, отчасти, французской историографией.

Первые попытки осмыслить то, что произошло 5–7 сентября на Бородинском поле, его участники попытались сделать уже вскоре после сражения. «Мы проиграли сражение, но в меру. Наши силы ежедневно пополняются, а неприятельские нет», – написал 30 сентября жене Клаузевиц, перешедший накануне войны 1812 г. на русскую службу и состоявший в день Бородина в должности обер-квартирмейстера 1-го кавалерийского корпуса[123]. Примерно тогда же, в сентябре, генерал-квартирмейстер 1-й Западной армии полковник Толь составил первый вариант «Описания битвы при селе Бородине», ставший не только основой отчета М. И. Кутузова Александру I, но и отправной точкой для последующего развития темы Бородина для многих немецких авторов, например для Т. Бернгарди[124].

Составляли рапорты о сражении и немцы, боровшиеся на стороне Наполеона и тоже интуитивно пытавшиеся оценить место и роль своих братьев по языку и культуре в этом гигантском побоище[125]. Многие немцы бережно и методично занесли впечатления о потрясшем их до глубин души сражении в свои дневники, а баварец А. Адам, художник, числившийся при штабе Е. Богарне, и обер-лейтенант вюртембергской артиллерии Х.В. фон Фабер дю Фор, увидевший поле через несколько дней после битвы, сделали поразительные по своей правдивости зарисовки. Последовавшие за Бородином события – пожар Москвы, страшное отступление, борьба за свободу в 1813–1815 гг. – потеснили на несколько лет воспоминания немцев о Бородине. Исключение составили те, кто оказался в русском плену, – они чаще возвращались в мыслях к сражению, скрупулезно «сортируя» и сберегая свои переживания, например граф фон К.А.В. Ведель или Роос.