Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

Подведем итоги: 1. Интерес итальянцев к битве при Бородине носил эпизодический характер и проявлялся только в наиболее ключевые моменты итальянской истории: в период интенсивного становления национального самосознания (имеем в виду работу Ложье), в период завершения объединения Италии в середине и конце XIX в., накануне и в ходе Первой мировой и в начале Второй мировой войн. 2. Очевидна тесная связь итальянской историографии с французской традицией, что можно объяснить как слабым развитием итальянского национального самосознания в эпоху 1812 г., так и во многом поверхностным влиянием бородинских событий на национальную память жителей Италии.

1.3. Русская историография (история об армии, написанная ее противником)

«Я не знаю описания Бородинского сражения, вполне свободного от окраски псевдопатриотизмом», – заявил в начале ХХ в. известный военный историк А. П. Скугаревский[272]. С тех пор отечественные историки добавили еще немало красок к тем многочисленным мифам и легендам, которыми уже в XIX в. была столь богата наша историография. Существует своего рода «обязательный набор» сюжетов, суждений и выводов, своеобразные «места национальной памяти» русских, избежать которые не смогла почти ни одна работа, вышедшая в императорской России и Советском Союзе. К концу ХХ в. ситуация несколько изменилась, однако обойти «ловушки национальной памяти» оказалось не так-то легко. И дело здесь не только в злом умысле государственной власти, традиционно манипулировавшей образами 1812 г. ради своих «властных» интересов, но и в особом механизме русской национальной памяти, основанном не на историческом, но космологическом восприятии событий Бородина. Наиболее рельефно это можно увидеть, обратившись к «образу врага» русских войск в Бородинской битве. Этот образ сыграл ключевую роль в формировании представлений русского человека о себе самом, стал важным элементом национального самопознания и национальной самоидентификации.

Попытки проанализировать русскую историческую литературу о Бородинском сражении применительно к действиям наполеоновских войск предпринимались неоднократно. Если отвлечься от чисто «технического» разбора, а точнее говоря, от перечисления работ и источников, то первое серьезное обращение к историографии вопроса было сделано в начале ХХ в. В. П. Алексеевым в статье к известному буржуазно-либеральному изданию «Отечественная война и русское общество»[273]. «Затронув национальные и патриотические чувства в современниках, события Отечественной войны, – писал Алексеев, – оставили в душе их сознание подвига, совершенного русским народом в эту годину, и, так сказать, торжества русского гения над гением мирового полководца»[274]. Это ощущение торжества, считал автор, «перешло и на последующие поколения», отразившись в трудах Д. П. Бутурлина, А. И. Михайловского-Данилевского, П. И. Липранди и даже М. И. Богдановича. «Национально-патриотическому» направлению Алексеев противопоставлял «научное», связав его с именами А. Н. Попова, В. П. Харкевича, М. Н. Покровского и К. А. Военского. Неудачу русской кампании Наполеона эти авторы, по мнению Алексеева, видели в «объеме и качестве его войск». Сам Наполеон должен был действовать при Бородине не как полководец, а как император, политический деятель. В целом, заключал Алексеев, вслед за Военским, «поворотным пунктом наполеоновского счастья было не Бородино, но Трафальгар», то есть исход бородинского дня был предопределен общим изменением экономического и политического соперничества не в пользу Наполеона. В менее обобщающем ключе, но в том же духе радостного торжества «научного» и «критического» начала над узконациональным был выдержан обзор литературы по Бородину и у А. Г. Скугаревского[275].

В советское время, вплоть до 1960-х гг., отечественные авторы избегали обобщающих историографических сюжетов, предпочитая в лучшем случае скороговоркой упоминать недостатки своих предшественников, особенно у Покровского. Обширный историографический материал был предложен только в 1962 г. Л. Г. Бескровным[276], который установил своего рода историографическую традицию, продержавшуюся до рубежа 80 –90-х гг. Историографические оценки в рамках этой традиции нередко определялись такими категориями, как «правильные» или «неправильные», а это зависело во многом от принадлежности автора к официальной дворянской, революционно-демократической, марксистской или буржуазной историографии. Поразительно, но, нападая на официальную дворянскую историографию XIX в., Бескровный фактически возродил ее псевдопатриотический дух: Бородино было безусловной победой русских, причем не только в плане нравственном, но и в материальном, что, по мнению автора, подтверждалось несравненно большими потерями французов. Не меньшим схематизмом отличались и историографические подходы П. А. Жилина[277].