Великая армия Наполеона в Бородинском сражении

Конечно, откровенная франкофобия, присутствовавшая в писаниях А. С. Шишкова, Ф. В. Ростопчина и, до некоторой степени, С. Н. Глинки, не стала повсеместным явлением. Многие из тех русских офицеров, которые оказались на Бородинском поле и позже стали первыми историками сражения, воспринимали «европейскую армию» и Наполеона в тираноборческом духе, духе борьбы свободы против деспотизма. Но и они, пытаясь избавиться от гипноза наполеоновской военной славы, усиленно убеждали себя в сомнительности его полководческих дарований[300]. Великие победы, последовавшие после оставления Наполеоном Москвы, вселили в сердца многих участников Бородинского сражения убежденность в явном превосходстве русского оружия над европейским. А еще позже, когда началось осмысление великой эпопеи 1812–1814 гг., непосредственное живое восприятие русскими офицерами Наполеона и его армии на Бородинском поле уступило место памяти и толкованию их образов. Как видим, в этой атмосфере эпохи 1812–1814 гг. уже изначально стали проступать две традиции восприятия противника под Бородином в русской памяти. Одна – во многом связанная с воинствующим самодержавно-крепостническим патриотизмом и другая – представленная демократическими и либеральными кругами, воспринимавшими Наполеона и его армию в тираноборческом духе. Попытаемся представить эти традиции более конкретно.

Уже в 1813 г., в ходе продолжавшейся войны с Наполеоном, стали выходить многочисленные книги, затрагивавшие бородинские события. Особенно много было откровенно пропагандистской литературы, в которой описание Бородина не отличалось глубиной анализа и широтой источников. Бородино, как писал Шишков в книге «Краткая и справедливая повесть о пагубных Наполеона Бонапарте помыслах…», якобы только переведенной с немецкого оригинала, была битва, где «многочисленные французские силы, темнотою и туманом прикрытые, напали с яростию на слабейшие силы русских, и с таковою же яростию были от них встречены». К концу боя русские удержали поле сражения, а французы отступили на десять верст[301]. Цифры французской армии и ее потерь при Бородине были в этой литературе фантастически завышены. Своего рода «документальную» основу под это заблуждение подвел Ф. В. Ростопчин, опубликовавший еще в 1813 г. несуразные сведения, единственным источником которых, как установлено[302], были показания швейцарского авантюриста Александра Шмидта, перебежавшего к русским в октябре 1812 г. и выдававшего себя за майора, якобы служащего в канцелярии маршала Бертье. Согласно этим опубликованным «данным», под Бородином Великая армия потеряла убитыми 10 дивизионных генералов; 15 бригадных генералов, 7 дивизионных и 14 бригадных генералов были ранены; убитыми и ранеными 57 полковников, 14 майоров, 105 батальонных и эскадронных командиров, 17 штабных офицеров, 1367 офицеров и 50 876 унтер-офицеров и солдат. Всего же в сражении якобы участвовало 180,5 тыс. неприятельских солдат[303]. Удивительно несуразно говорилось о 5-м корпусе Жюно, 6-м Понятовского, 7-м корпусе Ренье, который был в это время на Волыни, о 9-м корпусе маршала Монсея и т. д. Для большей достоверности приводились подробности: «Маршал Даву ранен легко в пятку», а под принцем Евгением убита лошадь…

Большинство же подобной литературы было основано в лучшем случае на официальных сообщениях из действующей армии, публиковавшихся в газетах. Как правило, к газетным сообщениям добавлялись художественные подробности, как, например, в книге Якова Деминского «Поход Наполеона в Россию», выдержанной в духе франкофобии и умиления перед единством русских крепостных со своими господами: «Мрачный туман покрывал природу», неприятель в отчаянии бросился на смерть, «мучимый голодом и нуждою»[304]. Заканчивались такие описания тем, что французы «ни на шаг земли не выиграли», а россияне ночь провели на месте сражения, но решили вследствие больших потерь отойти «навстречу подкреплениям»[305]. Русские потери, как правило, оказывались несоразмерно малыми по сравнению с французскими.