Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Следуя логике великого социолога, можно смело заявить, что эпидемия того размаха, как была в России в первые годы советской власти, — также детерминатор огромного количества социальных процессов. Заболевание тифом — это биологическое воздействие на человека, в дальнейшем изменяющее его социальное поведение. Сыпняк, как и голод, негативно влияет на организм человека: повреждается мозг (возникает сыпнотифозный бред), по ударом — нервная, пищеварительная, кровеносная системы. Человек не только ощущает колоссальную усталость, не способен работать и выполнять простейшие действия, чувства обесцвечиваются и возникает ощущение безжизненности, мрачное, угнетенное состояние. Россия в сыпняке — это подавленная страна. Как это все не вяжется с тем образом, через который часто воспринимают первые годы советской власти: всеобщий энтузиазм и энергичная работа всех вокруг, люди, в работе готовые свернуть горы… В реальности то, что показывают документы — архивные документы и воспоминания современников — это мрачная угнетенность и лишенное красок голодное существование людей с затуманенным от сыпнотифозного бреда сознанием. Это была скорее не жизнь, а безжизненность и пустота бытия. В эпоху эпидемии политическая борьба, будто остывшая еда, теряла всякий вкус.

Глава 5 Город заболел: сыпной тиф и городская среда

История сыпного тифа в России — это история трагедий, индивидуальных и массовых. Это и жизненные драмы простых русских людей — обывателей, и катастрофа целых городов, губерний и всей страны в целом.

Но это еще и гибель городской среды русских городов.

Вопрос о том, как люди чувствовали себя, живя в катастрофе, и как они воспринимали сыпной тиф, очень важен и, на наш взгляд, в исторической науке недооценен. Сыпной тиф, как уже было сказано ранее, навсегда уничтожил «старые» города. Конечно, уничтожению «старого» мира способствовала новая власть, ее нововведения, прямые или косвенные запреты на все то, что когда-то было частью дореволюционных традиций царского времени. Нельзя скидывать со счетов и мощную антирелигиозную политику, направленную на утверждение новых культов, и важный социально-экономический компонент, когда многие горожане, причисленные к контрреволюции, вынуждены были бежать, оставляя городские дома. Но сыпной тиф в этом процессе — аккомпанемент всего, всей этой безумной песни, которая «исполнялась» в городах.

В литературе 1950–1970-х гг. есть направление, которое называется «деревенская проза». Писатели-«деревенщики» показали уникальность исчезающего мира русской деревни. На самом деле, в эпоху сыпного тифа и в 1920-х гг. мы видим похожий лейтмотив в литературе: были созданы проза и стихи о том, как умирает мир «старого города». Литература Гражданской войны, прошедшая через прокрустово ложе советской цензуры, часто полна героических мотивов, темы борьбы и победы, как правило, — чрезмерно идеологизирована. Вместе с тем совершенно забыт целый литературный пласт о том, что реально чувствовали люди и как они видели процесс разрушения дорогой их сердцу городской среды.

В стране разруха. Свирепствует страшная болезнь — тиф. Люди голодают — нет хлеба

Анна Ахматова, например, писала, как изменился Петербург в 1920 г., как голод и сыпняк преобразил городскую среду. Город будто стал собственной тенью. В воспоминаниях поэтессы Петербург эпохи сыпняка — это город-призрак: с выцветшими афишами, которые напоминают о некогда прекрасных событиях прошлого — концертах и поэтических вечерах, с вывесками над исчезнувшими, некогда шикарными магазинами, где даже спустя годы чувствовался запах шоколада и роскоши. «Все старые петербургские вывески были еще на своих местах, но за ними, кроме пыли, мрака, зияющей пустоты, ничего не было. Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до неузнаваемости люди. В Гостином дворе можно было собрать большой букет полевых цветов. Догнивали знаменитые петербургские торцы. Из подвальных окон „Крафта“ еще пахло шоколадом. Все кладбища разгромлены. Город не просто изменился, а решительно превратился в свою противоположность»[74]. Позже, в 1942 г., А. Ахматова, находясь в эвакуации, в Ташкенте, переболела тифом и вновь написала нем:

Где-то ночка молодая,
Звездная, морозная…
Ой, худая, ой, худая
Голова тифозная.
Про себя воображает,
На подушке мечется,
Знать не знает, знать не знает,
Что во всем ответчица,
Что за речкой, что за садом
Кляча с гробом тащится.
Меня под землю не надо б,
Я одна — рассказчица[75]

.