Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Похожее описание города-призрака — белого Ростова-на-Дону — можно видеть у Владимира Ветлугина. Блестящий журналист, позже ставший автором произведения «Авантюры гражданской войны» (изданного в Париже в 1921 г.), Ветлугин стал свидетелем важных событий в истории России. Его описания родного города, где свирепствует сыпной тиф, — потрясающая иллюстрация эпохи сыпняка. В книге «Герои и воображаемые портреты»[76] он со всей трагичностью и болью передает ощущения жизни в катастрофе, — в городе, где умирают все и всё. Ветлугин называет сыпняк «всероссийским палачом». В Ростове литератор заразился сыпным тифом, так что в дальнейшем мог описать свои переживания во всех деталях. Между прочим, не переживи он тиф — потери были бы не только в русском литературном мире. Именно Ветлугин-Рындзюн (позже он подписывался А. Ветлугин) написал сценарий к фильму «Ист сайд, Вест сайд»: эмигрировав в Америку после окончательного поражения Добровольческой армии, Ветлугин подружился с Л. Б. Майером, совладельцем киностудии «Metro-Goldwyn-Mayer» и писал чрезвычайно успешные сценарии к голливудским фильмам, иногда выступая и продюсером.

Ждут открытия магазина

«На каждом шагу Его дыхание, — пишет В. Ветлугин, вспоминая Ростов-на-Дону в эпоху эпидемии. — Он — Его Величество Сыпняк. В окнах магазинов, торговавших раньше фотографическими принадлежностями, выставлена камфора, аспирин и пр., с надписями: „Настоящее английское“, „Привезено из-за границы“, „Остатки стоков“». Ветлугин красочно повествует о том, как народ прямо-таки охотится за лекарствами, воспринимая самые простые средства как панацею, цепляясь за малейшую надежду на выздоровление или хотя бы возможность себя обезопасить. Люди, вынужденные стоять в очередях или толпе, боятся задеть друг друга даже невзначай: даже в мелочах все чувствуют опасность, уязвимость, вероятность заразиться, «поймать» вошь. Ветлугин со свойственной ему иронией называет это невиданным конкурсом вежливости, где сосед представляется соседу человеком зараженным, который лишь из злости ходит, вместо того чтобы слечь. «Коснешься — марсианин перескочит — и готово: две, три недели, и в твой дом явятся двадцать пять пенсне, двенадцать легких, три трубы»[77]. Боязнь куда-то сходить, сесть к извозчику, коснуться соседа даже на мгновение, страх смерти — все это характерно для эпохи сыпняка. Заражение невозможно контролировать, опасность подцепить крохотного врага повсюду, смерть каждую секунду рядом, она может исходить от любого человека — незнакомца, соседа, ребенка, даже собственных родителей — и ничего сделать нельзя.

По улицам бродят беспризорные.

Их родители погибли на фронте или умерли от голода и болезней

Сыпной тиф заслоняет всю повседневность человека: она изменяется невообразимо. У Аркадия Аверченко крушение старой городской среды показано через гротеск. Аверченко в рассказах часто доводит ситуацию до абсурда: из жизни людей исчезают книги, им просто не до чтения, надо постоянно добывать дрова и еду. В его художественном творчестве показано, как сыпняк становится частью повседневности человека. У Аверченко мир разделен на две части: до и после революции. Писатель воспринял революцию в России как обман простых людей и никогда не сотрудничал с большевиками. В рассказе «Тайна графа Пурсоньяка (a la совдеп)» А. Аверченко изображает с характерной для него иронией, как все, что видят обыватели первых лет советской власти воспринимается исключительно через призму их жизненных реалий. Когда «скучающая, угрюмая, полуголодная публика» расположилась в кинотеатре для просмотра немого кино, она по-своему понимает происходящее. Когда на экране появляется начало истории о том, что граф Пурсоньяк потерял жену через два года после свадьбы, зрители мгновенно выдвигают версию ее смерти: сыпняк.

«— Вишь ты, — раздается в темноте сочувственный голос. — Отчего же она так скоро скапустилась?

Другой, тоже невидимый, отвечает:

— Мало ли? Сыпнячок или просто соседи на мушку взяли…»

Люди не видят и не понимают сюжет: все их мысли только о том, чтобы достать еду, дрова и не заразиться сыпным тифом. Продолжение истории — граф увозит дочь учиться в монастырь, публика трактует в реалиях революции:

«А только почему это он дочку сдал в монастырь? Нешто в монастырях учат?

— И очень просто: монастырь реквизировали, монахов по шеям, а замест этого — школа! Штука простая. А это что? „Когда дочь выросла, граф поехал, чтобы взять ее из монастыря“»[78]…

Трупы в амбаре

Люди в своей повседневной жизни настолько привыкли добывать еду, дрова (связка дров считалась лучшим подарком даже в Москве), бороться с сыпняком, что когда видят, как дровосек на экране убивает волка, чтобы спасти графа, чей-то голос спрашивает:

«— А что, товарищи, волков едят?

— Отчего ж. Та же собака, только формат побольше.

— Да что ж это они от волка уходят, даже не оглянувшись. Эй, товарищи! Съестное забыли!»