Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Это время крайних жестокостей (средневековой жестокости вообще предстоит стать устойчивым словосочетанием). А еще – это время пылкой любви и жертвенности. Правда, и угасшим цивилизациям Греции и Рима не была чужда ни та, ни другая, и им были ведомы яркие проявления всей гаммы чувств, свойственных человеку. Но если их (в особенности римская) культура – это культура контрастов, то Средневековье, ничуть не уступая Риму, а часто превосходя перепады обуревавших его страстей, являет нам время рождения новых чувств, не свойственных ни архаичной эпохе, ни античности.

Дети и раньше не знали детства, и, вырываемые из дома прежде срока (мальчики Эллады практически с семи лет начинали утрачивать, во всяком случае, эмоциональную, связь с семьей), быстро забывают о нем. Вместе с тем они не могли не сохранять в себе так и не удовлетворенную потребность в любви, жалости. И, разумеется, здесь было достаточно места для встречной готовности жертвовать собою ради любого, кто способен на их проявление. Ребенку вообще свойственно отвечать бризантным взрывом любви на любовь, и часто он выплескивает свою и свою – бризантную же – готовность к самопожертвованию на тех, кто проявляет хотя бы каплю искреннего чувства к нему. Там, где вдруг появляется возможность отдать кому-то копимое в его маленьком сердце, оно отдается без остатка. Не случайно государство, принимающее на себя всю заботу о нем, становится предметом его нерастраченной любви, преданности, верности. Собственно, государство да еще воинское товарищество – это и есть то единственное, чему он может отдать всего себя. К тому же вся система античного воспитания, как уже говорилось выше, была направлена именно на такой ответ вступающего в жизнь поколения. По-видимому, любовь к отечеству – это не в последнюю очередь еще и особенность психологии ребенка, лишаемого родительских чувств.

Распад античной цивилизации не изменяет в судьбах детей ничего, кроме потери того, кому и чему они могут отдать все лучшее в них, и неизбежно рождение потребности свести счеты с обездолившим их порядком вещей. Так что распадающийся Левиафан в изобилии плодит никому ничем не обязанных зверенышей. Кровожадные английские и французские пираты, искатели золота и приключений мореходы Испании и Португалии, безжалостные потрясатели империй, до того процветавших на новооткрытых континентах, наемники всех стран Европы с их отчаянными командирами, делавшими головокружительные карьеры, – все это младшие дети, обычаем и законом майората вытолкнутые из родного дома. Однако и потребность в чужой любви и стремление выплеснуть в ответ свою никуда не исчезает. Поэтому новая культура, которая начинает создаваться вокруг сословия сирот-рыцарей, открывает возможность удовлетворить и ту и другую, и оно обращается к ней со всей нерастраченной возрастом силой. Экзальтация верности своему сюзерену – это и есть форма ответа на его участие, культ Прекрасной Дамы – во многом того же происхождения. «Куртуазная идеология, по-видимому, сложилась под влиянием настроений самой многочисленной и самой необеспеченной части феодального сословия, которую составляли младшие сыновья крупных феодалов, мелкие рыцари, наемные воины, поэты, чье положение приближалось к положению служилого рыцарства. Это была одновременно и возрастная и социальная прослойка, и поэтому понятия «молодость», «молодой» совпали с понятиями «благородство», «благородный», а их антиподы – «старость» и «старый» слились с моральными понятиями «подлый» и «подлость»[455].

Многие из них опускаются на самое «дно» социума, но многие, во всяком случае из привилегированных его слоев, способных оплачивать и контролировать содержание не только признаваемых законом, но и незаконнорожденных потомков, получают достаточно хорошее воспитание. Между тем полученное воспитание по выходе в самостоятельную жизнь требует соответствующего положения в обществе (уже из цитированного здесь древнеегипетского наставления непутевому сыну видно, что «прилежное чтение книги» способно вознести того над всеми, кто в муках добывает свой хлеб). Новые поколения социальных сирот (если считать первым младших детей, которые становятся жертвами майората) часто не знают своих родоначальников, но грезят о них. Тайна королевского происхождения героя, которая раскрывается в торжественном финале рыцарских романов, – это отголосок именно таких грез. Но если вначале можно было мечтать о королевском происхождении, то со временем оказывается довольно и простого дворянства. В то время как законным детям достается военная служба и военная (то есть самая громкая) слава, вторые должны довольствоваться ролью «севильских цирюльников», обнаруживающих способность быть доверенным лицом, наперсником сеньора, править гражданскую службу, добиваться литературной, научной и другой славы, которая вернула бы им отнятое несчастливым стечением судеб социальное положение[456]. Фигаро именно из них, и в его личности, как в оптическом фокусе, соединились мотивация и блестящий потенциал таких сирот.