Только на первых этапах развития феодального общества, в раннефеодальных (V–IX вв.) и вассально-сеньориальных (X–XIII вв.) монархиях статус каждого звена социальной структуры определяется размером той доли интегрального ресурса социума, которая оказывается в его управлении. Другими словами, только размером собственности (и, разумеется, способностью к ее защите оружием). Но уже в Средние века собственность отделяется от пользования, а их субъекты до некоторой степени противопоставляются друг другу. Поэтому только основание социальной пирамиды, где преобладает домовое натуральное хозяйство со слабой потребностью в обмене, не заинтересованное в разделении труда и расширении товарных связей, оказывается в полной зависимости от сохранения всей суммы практических ремесел, целостности наследования их технологических секретов. Каждый следующий уровень озабочен совсем другим – полнотой и эффективностью интеграции низовых звеньев. К тому же с распадом античных государств нормы публичного права вытесняются частно-правовыми, начала межличностного договора становятся на место общего закона, а личная зависимость – на место гражданства. Отсюда каждый сеньор вынужден брать на себя решение главным образом этой задачи. Неслучайно долгое время «в общественном сознании абстрактная идея власти воплощалась в лице конкретного правителя»[477]
, но для этого каждый правитель должен быть заранее подготовлен к своей будущей роли. Другими словами, он должен в полной мере владеть искусством управления. Ведь там, где собственность отделяется от пользования, это может стать критическим.Несмотря на всю вневещественность, передача ключей управления нередко оказывается гораздо более болезненным вопросом для социума, чем даже сохранность любой технологии. Правда, бытует мнение, согласно которому передача статуса происходит едва ли не автоматически. В пример приводится наследственная монархия, обычаи аристократических родов; только в низшем классе формируется система гильдий и обучения ремеслам. Однако в действительности ни о каком автоматизме не может быть речи и в этом сегменте преемственности культурного достояния. Передача управления представляет собой сложноорганизованный процесс, который не протекает сам по себе. К тому же чем выше статус, тем более строгие требования предъявляет к нему социум.
Между тем в семье нового типа механизмы обеспечения преемственности освобождаются и от этой функции. Пусть в Средние века даже низовые уровни городского и государственного управления передаются по наследству, с ростом городов и централизацией государств возрастающая сложность функций, умножение знаний, необходимых для их исполнения, начинают требовать специального обучения, которое уже не может обеспечить отец семейства. Поэтому и здесь в механизм обеспечения преемственности вмешивается социум.
Строго говоря, начало этого вытеснения мы видели еще в табличках «шурпу» и древнеегипетских текстах. Но там не только сын находится в родительской власти – учитель (в известной, разумеется, мере) подотчетен ему же, и если не «гиппопотамовая плеть», то что-то другое вполне способно привести в чувство и этого агента социализации. В сфере обеспечения преемственности различие между патриархальной семьей и семьей нового типа проявляется в том, что в одном случае сертифицированный социумом посредник подвластен родителю, а следовательно, является его «продолжением», в другом – становится вполне самостоятельной величиной даже там, где за обучение берутся деньги.
В конце XI – начале XIII вв. в Западной Европе появляются первые университеты (1088 – Болонский, уже в 1096 г. ведется обучение в Оксфорде, 1209 – Кембридж, 1215 Сорбонна, 1218 – университет Саламанки и т. д.). Им предшествовали такие образовательные центры, как, подобные Клюнийскому, монастырские ордены, но крупнейшие из светских университетов начинают играть куда более значимую роль в жизни европейских государств. Университеты оказывают влияние на формирование всей западноевропейской цивилизации, их власть нередко оказывается сопоставимой с властью церкви.