Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Упомянутый ранее Абеляр встречает Элоизу и воспламеняется любовью к ней. Уже знаменитый философ-богослов снимает комнату в доме ее дяди, каноника парижского собора Нотр-Дам. Страсть становится взаимной: «Сначала нас соединила совместная жизнь в одном доме, а затем и общее чувство». Между тем один связан обетом безбрачия, другая – условностями света, и все же без колебаний оба без остатка отдаются любви. «Охваченные страстью, мы не упустили ни одной из любовных ласк с добавлением и всего того необычного, что могла придумать любовь»… Чтобы скрыть беременность Элоизы, Абеляр отвозит ее в Бретань к своей сестре. Там она рожает сына… ни отец, ни мать с тех пор никогда не вспоминают о нем. Их связь нарушает все правила приличия, но если ослепленные страстью любовники могут переступить через них, для опекуна Элоизы это бесчестие: «…дядя после ее бегства чуть не сошел с ума; никто, кроме испытавших то же горе, не мог бы понять силу его отчаяния и стыда». Он вынужден настаивать на официальном браке, Абеляр соглашается на венчание, но только при условии сохранения тайны. После венчания супруги живут раздельно, Элоиза возвращается к дяде. Фульберт не держит данное им слово; для сохранения своей чести и репутации племянницы он оглашает брак. Элоиза отрицает случившееся, ее сажают под замок… Абеляр похищает ее из дома и увозит, чтобы скрыть в монастыре… Фульберт с тремя наемниками и врачом-испанцем прокрадываются в спальню зятя: «Придя в сильное негодование, они составили против меня заговор, и однажды ночью, когда я спокойно спал в отдаленном покое моего жилища, они с помощью моего слуги, подкупленного ими, отомстили мне самым жестоким и позорным способом, вызвавшим всеобщее изумление: они изуродовали те части моего тела, которыми я свершил то, на что они жаловались»… Но все же в исповеди Абеляра нет суда над теми, кто сломал его жизнь. Философ хорошо понимает, состояние опекуна, связанного светскими условностями, и сам приходит к этому человеку: «…прося у него прощения и обещая дать какое ему угодно удовлетворение. Я убеждал его, что мое поведение не покажется удивительным никому, кто хоть когда-нибудь испытал власть любви и помнит, какие глубокие падения претерпевали из-за женщин даже величайшие люди с самого начала существования человеческого рода. А чтобы еще больше его успокоить, я сам предложил ему удовлетворение сверх всяких его ожиданий: а именно сказал, что я готов жениться на соблазненной, лишь бы это совершилось втайне и я не потерпел бы ущерба от молвы». Потом, когда к нему сбежится весь город, он будет думать о том, «как справедливо покарал меня суд божий в той части моего тела, коей я согрешил; сколь справедливым предательством отплатил мне тот человек, которого раньше я сам предал …»[479].

Мы можем восхищаться мужеством людей, нашедших в себе силы бросить вызов тысячелетним стереотипам культуры, и в этом восхищении будет своя доля правды. Ведь именно такие бунты способствуют развитию ее аксиоматического ядра, а вместе с ним и культурного наследия в целом. Другими словами, их роль вполне сопоставима с ролью все тех же «стеариновых свечек», которые рождаются все тем же неподконтрольным никакому расчету человеческим чувством. Однако не следует лицемерить и в этом восхищении: абсолютизировать ценность подобного вызова, сколь бы романтически он ни выглядел, – тоже недопустимо. К тому же нет ни одной общественной условности, которая не могла бы быть сочтена предрассудком; без исключения любая культурная норма несет в себе потенциал своего отрицания. Впрочем, повторим, не будь его, не было бы и общественного развития.

7.3.2. Сословный мезальянс

Таким образом, даже обособляющееся, ядро патриархальной семьи не остается вне контроля социума в лице родителя, соседской общины, цеха, сословия, церкви; его жизнь продолжает подчиняться общим ценностям и общим нормам. Одной из таких норм становится социальное равенство брачных партнеров, формой же подчинения – воспрепятствование мезальянсу.