Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Впервые против обособляющейся семьи восстает только христианская проповедь. Но она зазвучит в эпоху разложения былого единства. Римская империя не в состоянии переварить заглоченное ею, привести к гармонии все многоцветье этнических культур, и это губит ее. Слишком велика добыча, и она давится ею. В этом смысле христианская идеология предстает как попытка организации общего спасения в эпоху тотального распада сложившегося социального организма. В сущности, это тот же камертон, вот только теперь он звучит по-другому.

Приходящая на смену античным идеалам христианская проповедь утверждает совершенно другой взгляд на вещи, здесь нет места языческим ценностям государственного левиафана, готового довольствоваться плотским господством над миром. Новое учение проповедует прежде всего духовную монолитность. Все конфликты мира объясняются ею не различием материальных запросов, но противостоянием культур, и подлинное спасение и мир может принести лишь духовное всечеловеческое единство. Правда, его достижение, в свою очередь, требует мобилизации. Но, с одной стороны, частные интересы обособляющейся семьи препятствуют ей, с другой, слишком глубоко укоренены в ее менталитет языческие идеалы совместного господства полиса над своим этническим окружением. Ранняя церковь отрицает любую государственность, но с предельной мобилизацией полиса сама семья сливается с государством, само государство становится единой сверхсемьей. Поэтому отнюдь не фигурален императив Нагорной проповеди: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его»[524]. У Луки это звучит еще жестче: «…если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником»[525]. Вот только речь идет не о частном быте, разрушение ставшего единой семьей государственного «дома» и одновременное уничтожении всех следов памяти о нем в каждой его парцелле – вот действительная цель проповеди. Уничтожение формального брака – это только часть задачи, но, не решив ее, невозможно добиться главного.

Карл Каутский, говоря о духовной эволюции Павла, указывает, что первое время после обращения он не только проповедует отказ от формального брака, но и практикует его. Имеется в виду легенда о Фёкле, некой деве из Иконии, ученице и спутнице апостола. Случайно услышав его проповедь, она дает обет сохранить чистоту девственности. По доносу ее оскорбленного жениха Павел брошен в темницу. Фёкла проникает туда и проводит всю ночь у ног апостола в душеспасительной беседе. Ее мать настаивает на изгнании Павла и сожжении Фёклы в назидание прочим. Фёкла восходит на костёр, но ливень гасит пламя. Догнав Павла, Фёкла направляется с ним вместе в Антиохию. Там ее вожделеет наместник Сирии Александр, девушка противится домогательствам и с позором изгоняет высокопоставленного чиновника из своего дома. За это ее отдают на растерзание диким зверям, но львица кротко лижет ей ноги, а затем ценой собственной жизни защищает ее. Когда ее защитница гибнет, Фёкла бросается в водоем со словами: «Во имя Иисуса Христа в свой последний день я крещу себя». В тот же миг небесный огонь облекает ее и молнии поражают хищников. Несчастную за ноги, привязывают к быкам, но и тем не удается разорвать ее, – «И остановил игры игемон, и весь город устрашен был…»[526]. Мученицу освобождают, и она вновь возвращается к Павлу. Эта легенда получит широкое распространение в христианском мире. В Средние века история Павла и Фёклы станет восприниматься как благочестивый роман о чистой, небесной любви. Существует обширная иконография: сцены мученичества Фёклы, Фёкла в окружении диких зверей, Фёкла «в славе» (Лоренцо Коста, Пинакотека в Болонье; Педро Алемани, кафедральный собор в Барселоне), ее писал Феофан Грек и другие русские живописцы.

Ссылаясь на своего соотечественника Пфлейдерера (Pfleiderer), протестантского богослова, исследователя Нового Завета, К. Каутский пишет: «По-видимому, легенда эта в своей первоначальной форме содержала много такого, что церковь впоследствии считала предосудительным …. Но сколько бы таких известий ни было потеряно, все же и те, что дошли до нас, достаточно свидетельствуют о своеобразных половых отношениях, которые резко отличались от традиционных и встречали, по-видимому, нарекания, хотя апостолы выступали их защитниками. Позже церковь, вынужденная считаться с условиями того времени, старалась по возможности затушевать их»[527].

Новое время – это время восстановленной государственности, и единство социума снова требует поставить под контроль то, что «принадлежит ему»; люди должны отринуть мысль о собственном доме, семье, частном воспитании.