Великая княгиня Рязанская

Дядюшка улыбался, наслаждаясь замешательством юной княгини, своим над нею превосходством. Василия выходка жены смутила: так распалилась при народе из-за дичи, когда дичь для того и создана, чтобы выслеживать её и бить.

– Не надо ничего платить! – вмешался Владимир Пронский и прошёл от дверей к соломе, на которой все ещё сидели княгини. – Дрофы не принадлежат Григорию Ивановичу. Сейчас они собственность княгини, она их поймала. А прежде были ничьи, поскольку водятся на спорных землях. Да и права княгиня, грех был бы их погубить.

– Я пошутил, Анна, – сказал дядюшка. – Настоящий охотник никогда не нарушит заповеди – не бить птицы и зверя, когда они ищут у него защиты. Так что им повезло. Пусть тут обсохнут, покормятся и отправляются восвояси. – Ты за ними присмотришь, – приказал он одному из охотников, – и чтобы ни перышка с них не упало! А нам придётся косулями довольствоваться, – Григорий Иванович подал руку жене. – Ну чего губы надула – лакомый кусочек мимо пролетел?

– Жалостливые какие, – отозвалась Ульяна, нехотя поднимаясь, – и кто только заповедь такую выдумал?

Владимир помог подняться Анне. Рука у него была горячей и крепкой, Анне не хотелось её отпускать. Но путь до околицы она прошла, всё-таки опираясь на руку мужа. И на этом, не таком уж длинном пути она завела речь о спорных землях, о том, почему они пустуют. Василий ничего толком сказать не мог, пришлось обращаться к дядюшке. Он объяснил, что существует договор между Московией и Рязанией – не занимать пограничных земель. Его неукоснительно соблюдают и те и другие – и не то что поселений на этих землях не ставят, но даже сено не косят, рыбу в озёрах не ловят, птицу и зверьё всякое, расплодившееся там во множестве, не бьют.

– Но это же непозволительное расточительство, – возмутилась Анна, так возмущалась её мать, когда случалось ей увидеть на полу корку хлеба. – Надо поменять соглашение, поделить землю.

– Поздно! – раздражённо воскликнул Василий и остановился на раскисающей дороге. – Как вы все понять не можете, что не сегодня завтра всё здесь будет принадлежать Москве. Любые наши усилия остановить это тщетны! Мы – младшие братья князей Московских ещё со времён прадеда Олега. Он это признал. И не вам всем он был чета! Младшие – значит, холопы! Стражи на восточных окраинах княжества Московского.

– Мы – независимое княжество, – запальчиво возразил дядюшка. – Мы ещё можем постоять за себя. Да! У нас храбрые, хорошо вооружённые воины и полные закрома.

– Э, дядюшка! Иван сомнёт нас, как только захочет. Удивляюсь, почему он медлит. Противостоять ему сейчас может только хан. Но и ему недолго осталось – вот породнится Иван… Так что занимайтесь лучше охотой. На своих угодьях. Пока они ещё ваши. – Василий засмеялся. Анна впервые заметила, что смех безобразит его.

– Ты шутишь? Ты дразнишь нас! – произнесла она миролюбиво.

– Нет, Аннушка. Неудачно тебе мужа выбрали. И изменить это уже поздно. Поздно! – выкрикнул Василий и вдруг побежал по оплывающей дороге. Спутники не останавливали его и не пытались догнать.

«Поздно! Поздно! – разносило эхо окрест, многократно усиливая звук. Казалось, он нёсся от самого поднебесья: – Поздно!»

Василий вскочил на коня. Конь как-то неуверенно сделал несколько шагов и – вдруг рухнул, подминая всадника.

– Измена! – завопила Анна и побежала первая. За ней – Ульяна, повторяя на бегу: «Жив он, даст бог, жив». От околицы уже тоже бежали какие-то люди. Они-то и вытащили князя. Открыв глаза, он сказал:

– Жаль Соколика – ногу сломал, – и, увидев Анну, попросил: – Пошли за Айвиной.

– За кем? – не поняла она.

– За Еввулой – скорее!

– Но она же в Переяславле.

– Я здесь! – раздалось из толпы, и люди начали расступаться, пропуская простоволосую – на голове только обруч из соломы, – по-летнему одетую и босоногую девушку.

– Еввула? – Анна бросилась к ней, хотела обнять, как единственно близкого ей человека в этой беде, но Еввула резко отстранилась:

– Не прикасайся! – От неё полыхало жаром.

– Откуда ты? – шарахнувшись, воскликнула Анна.

– Отойди подальше и уведи людей! – приказала Еввула.

Анна повиновалась. Уводить ей никого не пришлось – все сами с ужасом попятились, но расходиться, уходить не стали. Рядом с Анной оказались Ульяна и Владимир и, не сговариваясь, одновременно протянули ей руки. Одна рука просила защиты, другая – предлагала опору. Анна приняла обе.

Еввула склонилась над князем, заслонила его от толпы, согнулась в три погибели. Видна была только её худая спина, обтянутая небелёным холстом рубахи, от неё парило, как от каменки.

– Несите лубки, холстину и воду, – сказала она негромко, ни к кому не обращаясь, так, что каждый решил, что это приказ для него. Толпа колыхнулась в сторону Милославского. Анна вдруг почувствовала, что её больше не держат, и тоже рванулась бежать.

– Я к знахарям обращаюсь, – все так же негромко пояснила Еввула. И тихий голос её, приобретший поразительную строгость, остановил даже вырвавшихся в беге вперёд.

«Почему к знахарям? Есть ли они тут?» – мелькнуло у Анны. Но от толпы уже отделялись трое – два мужика и баба, все по виду татары.