Великая княгиня

Оба-два выбегли из города и помчали в Киев одному только Жидиславичу ведомыми дорогами. Был он большим докой в любых путях, зело учёбный в походном деле, уже и воевода. Однако страха нагнал на Андрея такого, что и перед батюшкой в Киеве не иссяк, а токмо усилился. Сыновний испуг во сто крат свалился на хмельного отца, и тот, бесстрашный и дерзкий, вмиг обезумев, сыграл подлейшего труса. Только бы убежать куда, куда только спрятаться! Выручил Улеб. По его указу схватили пьяного суетного князя молодцы, закатали в ковёр, бегом вынесли на Днепр, положили в насаду, и поплыл обуянный пьяным страхом Юрий к оному берегу. В тот же час отослал Улеб Андрея с сыном встречать на перепутье грозного галицкого князя Владимирка. А сам стал приуготовлять встречу Изяславу Мстиславичу – старый друг ближе новых двух.

На всю жизнь запомнился Андрею Юрьевичу тот позор. Во все дальнейшие лета не позволял себе обезуметь от страха, вино пил в меру, с попами предпочитал вести беседы трезвые и чтить их не в хмельной трапезе, но в службах церковных. Много чего преподнёс для жизненных путей и раздумий тот позорный урок. И ещё одно куда как важное свершилось: обрёл князь в лице Бориса не просто близкого человека, но, как ему уверилось, истинного друга…

Обойдя все хитрые и тайные заслоны на дорогах и тропах, учинённые Изяславом, вывел Борис Андрея на походный стан галицкого князя. Но то, что поведал Юрьич, оскорбило Владимирка. Сказал в сердцах: «Такое есть княжение свата моего Юрия – на него от самого Владимира-града рать идёт, а он о том не ведает, на сенях сидит и вино пьёт… Како княжите с отцом вашим, тако и правьте сами, а я не могу на Изяслава един идти». И повернул в обратную. Более всего был рад тому сын его, Ярослав. Всего на свете дороже ему была любовь к молодой жене Ольге. Не мог и дня прожить без сладостных ласк. Ни во дню, ни в ночи не оставляла необузданная страсть, ею и жил. Как в болезнь, как в бред, пал в любовь телесную Ярослав Владимирович. Уведал сие отец и, дабы не погиб в той безумной страсти сын, увёл его в долгий поход. А оно вон как получилось: летит на крыльях обуянный страстью сокол в гнездо своё к соколице…

Изяслав к Киеву шёл скоро. Весело пели трубы, гремели бубны, звенела песня: «Летит сокол, летит сокол…» Уже и в стольный град всея Руси вошли, и вынесли кияне хлеба на рушниках вышиваных, и метали под копыта угорских коней цветы полевые и малые снопики наливающихся жизнью колосьев…

Юрий спрятался в Городце на Остре, далече от пойм днепровских. Жил тихо, не помня и не ведая в себе труса. Решил мудро, как решает после безумства хмельного всяк русич: «Пить надо меньше!» Поистине мудрое решение. И не пил. Копил силы на новый поход в Киев, кормил мечту всей жизни, корил себя жестоко: «Пропил, окаянный, великое княжение! Ужо тебе!» Надо снова собирать всё, что потерял. И собрал. На то он и Юрий Долгорукий – русская ипостась.

Глава вторая

1.

Сбежавшего в Городец Долгорукого Изяслав преследовать не стал и в Киеве задержался ненадолго. Позвал на великий стол старейшего дядю своего – Вячеслава, одарил угров. Устроил им прощание на Ярославовом дворе. Праздник удался на славу. Угры, искусные конники, соревновались тогда на скоках, и дивились кияне коням их, годным только для торжественных выездок. По мнению большинства русских воинов, кони тонки в ногах, затейливы статью и легки осанкой, они стремительны и увёртливы в коротких боевых схватках, но в походах и долгих сражениях не пригодны…

Поистине мудрым было решение Изяслава позвать на великий стол Вячеслава – на старшего брата Долгорукий войной не пойдёт и великий стол отнимать не будет. Вячеслав с охотою принял киевское княжение. Всю жизнь жаждал великого стола старейший сын Мономаха, но сколь сильно жаждал, столь и коротким оказывалось княжение. Был Вячеслав с детства малоспособен к княжескому заделью, не воевит, не шибко по-княжьи образован, да и в личной жизни неудачник – бездетный бобыль. Характером вспыльчив, но отходчив душою, добрый и доверчивый без меры. Ему бы в монастыре Бога молить за Русь, благословлять братьев и племянников на одно только добро словом божьим, а он всю долгую жизнь, незнамо почему, толокся в княжьих палатах, требуя себе уделов, получал их и терял, и снова получал, но более всего жаждал не молитвенного служения, но киевского великого стола. Искренне считал, что только ему и вмочно править Русью. Но спроси, как, – ничего путного не скажет. Однако не раз накоротко садился на великий стол. И в этот раз ретиво прибежал в Киев, не задумавшись, для чего позвал его на великое княжение не в меру честолюбивый и гордый племянник. С чего таким добрым к дяде стал?