Великая княгиня

«Супротив чего боролся, на то и напоролся…» – снова по-русски подумал Константин. Такого с ним не случалось, он и в Руси долгих двадцать лет думал только по-гречески. Осенив себя широким крестным знамением, не ощутил привычной твёрдости духа и ещё более расстроился. Часто возлагать на себя знамение – тоже русское благоприобретение. На Руси всяк и каждый прибегают к нему по всякому случаю и без оного. Совершают постоянно с охотой и верой, что сие немедленно во всём и всегда поможет. Напала зевота – перекрести рот, кошка дорогу перебежала – осени путь свой, встретил попа, мало что поклонился со знамением, а миновал, так и себя, и спину поповскую перекрести, в любом споре ничтожном кричат: «Вот те крест!» и обмахиваются… На Руси перекреститься – что вздохнуть, что выдохнуть. А на службах церковных до устали руку замучат. Первое время не уставал Константин учить правилам наложения на себя крестного знамения, дабы попусту не тревожили Крест Господень. Один ответ: «А мы так, батюшка, верим, нам лоб перекрестить не лень!» Замечал, как заразительно русское знамение. Стоит одному перекреститься – и вокруг все крестятся. Вот и он тоже…

…Радость возвращения на любимую родину утопил Константин в суете налаживания быта. Разом свалилось столько мелких забот и огорчений, коих за все двадцать лет жизни на Руси не ведал. Если бы не преданный Пантелеймон, не было бы и по сей день у игумена ни уютного дома, ни сытого стола, ни уважения соседей и многого другого. Всё это удивительно споро обустроил верный сопутник и преданный слуга. Освободил Пантелеймон душу игумена для главного – общения с людьми, близкими и необходимыми. А таких в царственном граде оказалось не так просто сыскать. Слишком молодым, с ученической скамьи, забрал его митрополит Михаил и увёз на Русь.

За долгое время отсутствия умерли родители, вымерла небольшая родня, не просто оказалось найти давних знакомых… Да и родной город оказался совсем не таким, каким виделся издалече. Не узнавал града Константин. И не потому, что стал он куда громаднее прежнего, ещё более значимым и красивым, с многими новыми величественными дворцами и храмами, и не потому, что многоязычен и многолик… Совсем не поэтому. Не слышал игумен души города, такой необыкновенной в пору детства своего и юности. Люди, с кем пришлось встретиться и общаться, были все без исключения себялюбцы. Никто и ничто не интересовало их, кроме возвеличения своего я. Каждый считал себя выше другого, постоянно показывая это в общении. Кичиться своими знаниями, положением, успехом, наконец, богатством считалось в порядке вещей и совсем не зазорным. Никто и не замечал той губительной язвы, разъедающей общество, не токмо мирское, но и церковное. К ужасу вернувшегося на круги своя, и там, и там была забыта духовность. Не потребовалось много времени, чтобы убедиться в том, что никто не ждёт его, не нуждается в нём и, более того, нет для него тут места. То, что в поте лица внедрял он и проповедовал на Руси, в Константинополе было всего лишь формальной догмой…

3.