Великая княгиня

Немало своих ересей и еретиков цвело тогда махровым цветом в Царьграде и по всей империи, а тут вдруг возникла, куда более опасная, русская ересь. Надо ли её предать решительно анафеме и во всеуслышание сказать, кто в Божьем доме хозяин?! Слава богу, от такого губительного решения предостерегли императора русские князья, высланные с их родной Полоцкой земли великим киевским князем Мстиславом. Вот тогда и был позван в императорский дворец патриарх со своим сакелларием Михаилом, тут же получившим сан митрополита Руси.

С миссией пресечь русскую ересь отправлял Царьград митрополита Михаила с «двенадцатью апостолами». Давно это было, ровно двадцать лет назад, а кажется, только вчера…

…Спешит насада. Солнце восстаёт. Море безмятежно, недвижимо, словно распахнутый свиток божественного повествования о Царьграде. И сам град возникает из небесных и морских глубин, ещё призрачный, но такой близкий и любимый сердцем. И самая сокровенная и долгая молитва о нём: «…Хвала и слава тебе, Пречистая Дева, избавившая царствующий град от нашествия нечестивых и мерзких язычников. Ты, Благодатная, потопила их в волнах моря со всеми их кораблями, с их мерзким предводителем, сыном гибели и другом беса…» – течёт, не иссякает молитва, текут по щекам Константина счастливые слёзы.

Уже перекликаются за спиной корабельщики, звучит, переплетаясь в единую молву русская и греческая речь, осеняет себя знамением юноша, а впереди восстаёт розовый город, устремлённый в небесные выси, и сам – небесная высь с золотым куполом Софии – Премудрости Божией…

Велик, неохватен взором, неизъясним словом Царьград. Со всех сторон земли сходятся к нему дороги. Все языки мира, все хитрецы всех ремёсел, наук и торговли ведут тут большие дела, паломники со всего света спешат к Премудрости Божией, в святые бесчисленные храмы, под крыло Христовой веры, дабы насладиться молитвой и укрепиться душой, послушать Слово Патриарха Вселенского, поклониться ему в ножки, обойти все монастыри, все храмы, все часовенки Господни, приложиться к иконам и к благословляющей руке каждого исповедника. Поистине великий труд!..

И вот уже за корабельным бортом снуют лодки, лезут на палубу лодочники, готовые доставить на берег любой груз, без умолку кричат, ссорятся, торгуются. Пантелеймон выбрал приглянувшегося, помог Константину спуститься в лодку с перемётной сумой под рясой, передал лодочнику поклажу, проверил, не осталось ли чего в насаде, и только потом, водрузив за плечи особо хранимый кошель, ловко запрыгнул в судёнышко и сел рядом с хозяином на вёсла: с Богом!…

…Константинополь тонул в кровавой духоте заката. Стены домов, дворцов и храмов, купола церквей и лица прохожих омыло багряным цветом. И даже в тень старой крепостной стены, где Константин за недорого снял для себя уютный дом с садом, просочилась эта липкая, как бы даже на ощупь алая, духота. Ни дуновения, ни ветерка, ни бодрящей свежести близкого моря. И само море – как раскалённое зево громадной печи.

Такие закаты нередки в палящем зное лета. К ним давно привыкли жители царственного града. И даже в таких кровавых зорях находят необыкновенную красоту, а палящую духоту наступающей ночи принимают как данное свыше.

Игумен Константин, так жаждавший увидеть родной город, так страдавший в дальнем далеке о нём, вдруг услышал некую отчуждённость и даже враждебность, окружающую его.

Он сидел на балконе необыкновенно уютного и жаднего душою дома, пил из тонкой, почти прозрачной чашечки холодный настой из благоуханных трав. Благодушествовал… И вот это мгновенное ощущение нависшей над ним отчуждённости и враждебности. Откуда оно? В хорошо затенённый густою листвою садовых деревьев и лозами винограда крохотный мир отдохновения, окружавший Константина, внезапно натекла кровавая духота заката. Ещё мгновение назад голубое око прозрачной воды в бассейне посередь малого дворика побагровело, алыми стали кроны деревьев и виноградные лозы, и каждый малый листок садовых кустарников и клумб превратился в густые капли пролитой крови. Это светопреставление несло в себе не только те чувства, что так поразили игумена минуту назад, но являли собой некое худое предзнаменование. Тело в мгновение ока покрылось липкой испариной, а к горлу подступил удушающий мягкий комок страха. «Не к добру это… – по-русски подумал. – Не к добру!..»

Истинный христианин-грек, а тем паче служитель божий никогда не позволит себе видеть в природных явлениях некое предзнаменование неотвратимых событий. Просвещённый ум ромея презирает это и называет языческим суеверием. Такое не может случиться с испытанным исповедником византийской веры! Да вдруг случилось!